МИХАЙЛОВ Иосиф Сергеевич, зам. директора НПЦ оценки земель (вып. 1955 г., каф. географии и картографии почв).

Война. В тылу (1941-45).

Летом 1941 года я жил с бабушкой на даче в пос. Заветы Ильича. Эту дачу выделили нам после гибели отца на фронте в финскую войну 1940 года. Мне было всего 9 лет. Соседи, у которых был радиоприёмник, сообщили нам о начале войны. Бабушка забеспокоилась, но приехала мама, привезла продукты и просила нас оставаться здесь. Через две недели, когда продукты закончились, мы отправились в Москву. Добрались до станции Пушкино, там сели в электричку и поехали в Москву. Через некоторое время мы услышали вой сирен. Загудела и остановилась наша электричка. Девушки с противогазами, которые сопровождали нашу электричку, быстро высадили нас и уложили в придорожных кустах. Тут появился самолёт с чёрными крестами на крыльях, прошёл на бреющем полете и прошил нашу электричку пулемётной очередью. К счастью электричка была пуста и никто  не пострадал. Мы добрались до станции Мытищи и уехали в Москву.

Москва посуровела за эти дни. Народа заметно поубавилось. Вечером Москва вовсе обезлюдела. Погасли фонари. Только патрули с фонариками проверяли запоздавших прохожих. Из нашего окна на пятом этаже были видны зенитки  на крыше Центрального телеграфа. У памятников Пушкину и Тимирязеву на Тверском бульваре каждый вечер в небо поднимались аэростаты, вытягивая за собой гигантскую стальную сеть. Почти каждую ночь начинали выть сирены, и монотонный голос объявлял по радио: «Граждане, воздушная тревога!». Мы спешили в ближайшее метро Охотный Ряд.  Иногда и днём объявляли тревогу. Тогда мы ныряли в щели. Вырытые на пустыре перед нашим домом.

Наступило 1 сентября. В школе народу поубавилось. Из трёх вторых классов набрался один третий, да и то неполный. Выдали карточки, но отоваривать пришлось в длинных очередях. Налёты стали всё чаще. Рухнула передняя стена Большого театра. Но фронтон с Аполлоном уцелел. Бомба разрушила полностью здание Востокино, примыкавшее к гостинице Москва. Наш сосед, дежуривший в этом здании, вышел на балкон покурить. В этот момент в здание попала фугасная бомба. Оно рухнуло, но стена с его балконом уцелела. Когда после тревоги его сняли с балкона, то увидели, что он за эту ночь поседел. Ребята постарше дежурили на крышах и тушили зажигательные бомбы, но нас, пацанов на крыши не пускали, как мы ни рвались. Однажды после школы мы играли на пустыре, на углу Тверской и Газетного переулка и услышали звук немецкого самолёта. В то время мы легко различали по звуку наши и немецкие самолёты. Воздушную тревогу почему-то не объявляли, но на крыше телеграфа захлопали зенитки. Мы услышали визг падающей бомбы. Мы нырнули в щели. Взрыв. Когда мы вылезли из щели, то увидели ужасную картину. На Тверской, у диетического магазина стояла огромная очередь. Бомба угодила в очередь. На мостовой лежала груда тел и частей тел. Раздавались нечеловеческие крики, а к Охотному ряду медленно полз поток крови, застывая.

Всё тревожнее становились сводки Совинформбюро. Враг приближался к Москве. Наступала холодная осень. Отопление не включали. Мы достали буржуйку и сгрудились в маленькой тёмной комнате. Там жили моя бабушка, мама, мамин брат и его жена. Мама появлялась очень редко. Потом уже выяснилось, что её включили в отряд самообороны Музея Революции. Их обучали минному делу и объясняли, как вести уличные бои. Если немцы войдут в Москву, они должны были оборонять свой объект и взорвать его. А пока они тушили зажигательные бомбы и готовили снаряжение – пулемет времён гражданской войны, партизанские обрезы, бывшие экспонатами музея. Мой дядя уже побывал на фронте, получил тяжёлое ранение и был направлен преподавателем в военную академию.

В середине октября правительство и дипломаты переехали в Куйбышев. Мимо нас проехали машины, в кузове которых сидели синие милиционеры. По Охотному Ряду гнали скот. Везде носился пепел от сжигаемых бумаг. Утром 17 октября появился дядя и приказал быстро собираться. Взяли только самое необходимое. На метро доехали до Курского вокзала и поспешили по улицам, где перед Андроньевским монастырем строились походные порядки Академии. Пешим порядком академия двинулась на восток. За ней потянулась нестройная толпа семей преподавателей и работников академии. Мимо нас проносились гружёные машины тоже на восток. Генерал –командир академии выделил несколько вооруженных автоматами ППШ слушателей, которые остановили машины и  начали выбрасывать барахло на обочину, несмотря на громкие крики хозяев. Потом загрузили кузова грузовиков женщинами и детьми, а в кабину сели вооружённые офицеры. Машины поехали на восток. Нас привезли на какую-то станцию, где стоял эшелон с теплушками  - товарными вагонами с нарами и буржуйкой посредине. Вскоре прибыл весь личный состав академии.

Наконец эшелон тронулся, и мы поехали на восток. Эшелон то двигался, то стоял по много часов на запасных путях и лесных разъездах. Навстречу неслись на выручку Москве сибирские полки. Мы видели, как эшелон  с бойцами и техникой прибывал на станцию. Паровоз моментально отцеплялся, подходил другой  – готовый продолжать путь и через пять минут эшелон покидал станцию. Обгоняя нас, шли санитарные поезда, платформы со станками и оборудованием. Железная дорога работала как часы. На некоторых станциях нас даже кормили и снабжали дровами для буржуйки. На одиннадцатые сутки мы добрались до Омска, где у нас жили родственники. Мы с бабушкой сошли с эшелона Академии.

В Омске мы прожили недолго. С родственниками не нашли общего языка. Были проблемы с отовариванием карточек. Мы сильно голодали  Но в новый 1942 год приехала мама. Немцев отогнали от Москвы и отряды самообороны распустили. Мы поехали в город Касли на Урал к старшей сестре моего отца. Добрались до Свердловска. Дальше нам ехать еще 300 км в сторону Челябинска. Железнодорожники сжалились над нами и пустили  в вагон, когда он стоял на запасных путях. Но, когда вагон подогнали к перрону, в него запустили заключённых. Как только поезд тронулся какой-то кавказец набросился на маму и стал рвать на ней одежду. Нас спасло, что в этом вагоне ехала группа пленных польских офицеров, которых отправили в лагеря, но в это время формировалась национальная польская дивизия имени Костюшко,  Они выразили желание воевать против немцев.  Их повезли к месту формирования ещё в арестантских вагонах. Поляки загнали кавказца под полку и обращались с мамой и бабушкой вежливо и даже галантно. Так мы добрались до города Касли, где поселились у родственников.

Каслинский машиностроительный завод был основан ещё при Петре Великом. Каслинские литейщики уже более 200 лет работали на оборону нашей страны. Здесь развивалась школа художественного литья, и они получали медали на международных выставках. Они первые еще в 1941 году освоили производство реактивных снарядов для катюш. В 1942 году город был переполнен. Туда  эвакуировали из Липецка радиозавод,  детские дома, интернаты. В один из таких детских домов умственно отсталых детей, вывезенных из Ленинграда, поступила работать мама. Я же пошёл в школу в третий класс.  Настало тревожное лето 1942 года. Немцы рвались на Кавказ и к Волге. Завод работал с полным напряжением все мальчишки старше 14 лет встали к станкам. Летом нас, мелюзгу направляли собирать колоски, а позже, когда созрели лесные ягоды, собирали их и сдавали в фонд обороны.

1 сентября 1943 года мы собрались у школы. Но вместо уроков нас разделили. Девочек забрала пожилая медсестра, и они отправились в госпиталь помогать медперсоналу. Мальчишек построили и повели в тарный цех завода, где мы с энтузиазмом начали сколачивать ящики для катюшных снарядов. Мы работали до двух часов. После чего нас строем повели в заводскую столовую, где нас кормили, по нормам рабочих военного завода. После обеда небольшой перерыв, и начались уроки. Учились мы до 7 часов. Так прошла зима 1942–43 годов. Пришли радостные вести – победа под Сталинградом. Мы старались изо всех сил, внося свой малюсенький вклад в победу.

Весной 43 года мы решили перебраться на запад. В Москву нам был путь заказан. В столицу пускали только по пропускам. Тогда мы двинулись на родину мамы и бабушки – Киржачский район Владимирской области.  Добрались до Свердловска, с боем забрались в вагон поезда Свердловск – Москва. В вагоне люди ехали на полках, в том числе на багажных, под полками, в проходах. Вши ходили эскадронами. В Глазове из нашего вагона сняли двух больных тифом. На станциях можно было достать только кипячёную воду. Запасы, как мы не экономили, кончились на третьи сутки. Через пять суток прибыл на станцию Александров. Из поезда высадили всех, не имевших московских пропусков. Ещё одна короткая поездка в тамбуре вагона, и мы выходим на станции недалеко от нашего дома.

Около станции жили наши родственники. Мы постучались к ним, но  они увидели, какие мы были грязные, вшивые и голодные не пустили нас на порог, и по доброте душевной дали нам мешок сушёных картофельных очисток. Пришлось нам ещё 6 вёрст добираться до дома. Дом оказался в хорошем состоянии, и даже в сарае нашлись дрова. Кров и тепло нам были обеспечены. Но с едой было туго. Карточки в деревне не полагались. Денег на покупку продуктов у нас не было. Немного помогали соседи. Мы варили щи из весенних трав. Особенно вкусным был суп из черешков лопуха.

В мае к нам зашёл семидесятилетний дед Матвей – друг моего репрессированного деда. Принёс картошки, муки и даже шмат сала. Поговорив с мамой и бабушкой, он забрал меня собой. Так я стал вторым подпаском в Ефремовском стаде. Стадо состояло из колхозных коров и скота индивидуальных владельцев. Раннее утро. Заря начинает только разгораться. Мы уже выгнали из стойл колхозных коров. По деревне идёт дед Матвей и наигрывает на берестяной жалейке нехитрый мотив. За ним следует рогатое войско, а сзади – два подпаска с длинными ременными кнутами с хлыстами из конского волоса на конце. Иногда мы громко хлопаем кнутами по земле. Из дворов хозяйки выгоняют коров, которые громко мычат, узнав своих подруг.  Не менее громко шлепают на землю коровьи лепёшки.  Дед Матвей за 50 лет  пастушества был ассом в своей специальности, он знал, куда и в какое время гнать стадо, чтобы коровы получили больше корма.  Солнце поднялось высоко, коровы уткнулись в траву. Мы же следим, чтобы никто не отбился от стада. Иногда успеваем сорвать лесную ягоду и сунуть в туесок, привязанный к поясу. Наконец полдник. Коровы лежат, пережёвывая жвачку, дед Матвей мастерит берестяной туесок, а мы с первым подпаском Васей сидим в тени, иногда задрёмывая. Наконец, на полуденную дойку приходят бабы. Дед Матвей выдает нам по ржаной лепешке. Доярки наливают нам туески парного молока. Никогда я не ел ничего более вкусного, чем ржаная лепёшка с парным молоком и ягодами. Доярки уходят, коровы поднимаются и принимаются за еду. Не дай бог налетит овод. Тут уж придётся побегать вдоволь. Иногда холодный дождь с ветром промочит нашу одежёнку. Вечером перед заходом солнца мы гоним стадо в деревню. За работу колхоз нам ставил палочки в книжку, а за пастьбу индивидуальных коров нас кормили по очереди. Считалось дурным тоном накормить пастухов хуже, чем соседка, поэтому солдатки, чтобы нас накормить, доставали свои заначки. С набитыми животами добредали до избы деда Матвея, ложились на лавку и проваливались  в сон. Наладились дела и у мамы и бабушки. Маму взяли на работу в школу, а бабушка тридцать лет преподавала в этом районе. Им выдали продовольственные карточки.

В Киржачском районе располагался учебный армейский пункт. Там мобилизованных солдат готовили в течение нескольких месяцев к фронту, учили «науке побеждать». Часто разыгрывались настоящие сражения. Во время одного из таких сражений осенью 1943 г. ракетами сожгли два дома. Воинская часть компенсировала ущерб, выделив двух лошадей.  В нашем колхозе посевную 1943 г. проводили на коровах, а то и женщины-солдатки сами впрягались в плуг. Лошади пришлись кстати. Колхоз купил у нас дом за несколько мешков зерна, что было самой ходовой валютой в то время. Мы переехали к деду Матвею. В это время Киржачский учебный пункт ликвидировали. Его начальник – генерал переезжал в Москву. Несколько грузовых машин везли его обстановку. С одним из шофёров – земляком удалось договориться.  В шкафах и диванах генерала нам удалось,  минуя КПП пробраться в Москву.

Москва заметно изменилась. Хотя светомаскировка осталась, зенитки стояли на Телеграфе, аэростаты дежурили на Тверском бульваре, но налётов уже не было. Можно было спокойно спать ночью, хотя радио на ночь не выключалось. Мы быстро легализовались в Москве, получили карточки. Я пошел в школу. Классы постепенно наполнялись, и в сентябре 1944 их уже стало пять пятых. Теперь мы занимались своим делом – учились. Многие учителя приходили на занятия в военных гимнастёрках с планками боевых орденов и лычками ранений. Советская Армия наступала по всему фронту, освобождая Европу. Почти каждый вечер звучали салюты доблестным войскам, а то и по два –три за вечер. Жили голодновато, но несравненно лучше с перенесёнными лишениями.

2 мая 1945 г. объявили, что взят Берлин. В Москве отменили светомаскировку, и улицы засияли огнями. Сняли чехлы с Кремлёвских звёзд. Долго гремел торжественный салют. Наступило 8 мая. Ползли слухи, что подписан акт о капитуляции Германии, но радио упорно молчало. Наконец, рано утром 9 мая голос Юрия Левитана объявил о победе. С утра Красная площадь, да и весь центр заполнился людьми. Все обнимались, плакали, а если появлялся человек в военной форме, его качали, обнимали, целовали. Потом толпа направилась к американскому посольству. Оно находилось на Моховой улице между гостиницей Националь и Геолого-разведочным институтом. Шумно приветствовали союзников. На балконе появились люди в форме, махали нам. В толпу полетели бутылки с виски, которые были пойманы и пущены в дело. Какой-то чернокожий на грузовичке вёз чемоданы. Его вытащили из грузовичка и начали качать. Он насилу отбился и юркнул в посольство. На Манежной площади появились гармонисты. Начались танцы, военные песни.

Когда стемнело, над центром подняли два аэростата. Высоко в небе заискрилось красное знамя и портрет Сталина. Потом начался грохот салюта, а небо озарилось фейерверками и трассирующими пулями с ещё неубранных зениток. Когда салют окончился над городом раздался гул самолётов С них тоже полетели разноцветные ракеты. У нас дома постоянное застолье. Приходили офицеры, которых затаскивал к нам мой дядя–майор. Одни уходили – приходили другие. И так пока ни забрезжил рассвет первого послевоенного дня 10 мая.