АРТАНОВА Анастасия Константиновна  (вып. 1957 г., каф. метеорологии и климатологии), с.н.с. Института океанологии РАН, к.ф.-м.н.

  Воспоминания мои, представленные здесь, фрагментарны. Я довольно рано и неплохо помню окруживший меня мир. Обо всем можно было бы говорить с красочными подробностями, но это уже другое пространство. Однако, если бы я однажды сподвиглась на глубокие воспоминания, то что-то уточнить и узнать больше о жизни семьи в те годы уже не смогу: тогда в доме было не принято много говорить, а сегодня уже не с кем. Здесь только быстро бегущие “кадры”.

  Ощущение тревоги в доме началось для меня с событий в Испании, но тогда для девочки четырех лет понять значимость происходящего было не дано, тем более что рядом шуршали  легкие белые обертки с ярких и душистых апельсинов, возможно, из тех краев. Но совсем скоро и громко зазвучали речи о войне в Финляндии. В этом не было никаких теплых красок кроме солнечных искр сквозь замерзшие узоры на окне. Однако традиционный запах рождественско-новогодней хвои все еще согревал дом. Вечерние разговоры старших можно было подольше слышать, если спрятаться под большой обеденный стол.

  В эти годы в Нижнем Новгороде (Н.Н.) строился автомобильный гигант, в сущности новый социалистический город, совсем непохожий на древний и многоликий облик прародителя. Там требовались люди, решившие начать новую жизнь. Семья наша, к этому времени формально состоявшая из моей мамы и меня, занимала две смежные комнаты второго этажа дома, унаследованного от деда, потомственного волжского капитана. К тридцатым годам дом стал коммунальным. Почему я говорю о семье с определением “формально” так это только потому, что у мамы были еще сестра и брат, которые жили в Москве, - все были чрезвычайно дружны и патриархально почитали устои, крепимые моей бабушкой  (деда уже давно не было рядом, он, эстет и внутренне организованный по натуре, не воспринял беспорядок нового времени). Общение родных было тесным, невзирая на расстояния. Наш дом оставался родовым гнездом, но время рушило его. Мама решила переехать на автозавод. Там нам была обеспечена сначала двухкомнатная квартира и совсем скоро прекрасная трехкомнатная, окна которой смотрели на дивную школу с планетарием, дом пионеров и близлежащий парк. Так создавался новый мир перед самый грозной войной XX столетия. По сей день, если мне снится мое детство, то я блуждаю в этих улицах, не узнаю их, теряюсь, достраиваю и решаю какие-то проблемы…

  Реальная война началась для меня еще большей загруженностью мамы (она врач), частой необходимостью оставаться в детском саду круглые сутки и с тоской смотреть на темные окна, оклеенные полосками бумаги. Дома никого нет!  Добрым друзьям мамы с трудом удавалось доставлять меня по утрам в детский сад, когда такая доля выпадала им: по дороге я исчезала… В детском саду нас готовили к школе, радуя белыми партами. Там все было очень хорошо, но свобода и родной дом… разве это хуже?

  Скоро и это кончилось. Из Москвы к нам приехали: бабушка, тетя и моя двоюродная сестра (она на 4 года старше меня). Отец сестры остался на военном заводе в Москве. Семья дяди была эвакуирована в г. Куйбышев, а он сам, к тому времени будучи главным инженером по эксплуатации судов на канале “Москва-Волга”, участвовал в обороне Москвы на яхромском направлении, ведал вопросами эвакуации из города и должен был остаться в подполье на случай потери Столицы. Дяде было 33 года.

  Стало очевидным, что и Н.Н. ненадежная гарантия безопасности. На автозаводе делали танки. Город бомбили педантично и по расписанию. Каждую ночь мы спускались в бомбоубежище. Там душно, и кому-то плохо, кто-то тихо плачет, но преобладает тяжесть молчания. Мне почему-то не страшно, просто сжимаюсь в комок. Страшно утром глядеть, как горит завод, как у яслей нет одной из стен, и кроватки свисают вниз. Бегу на работу к маме, а за спиной по улице ползет танк, вдруг он меня совсем не видит, и я не успею убежать в сторону… Больница тоже подбита, мама летит вниз со второго этажа…

  Надо уезжать из Н.Н. На пути в родовые края на Волге мы задержались где-то под Путежем. Там начался мой первый учебный год за “компанию” с сестрой. Помню новенький портфель, путешествие в сельскую школу за несколько километров. По дороге в бутылочке с молоком, даваемым нам, сбивался комочек масла. Получив много свободы, я наперекор обстоятельствам была счастлива и прыгала, лазила повсюду, пока одна из ног не сказала,- нет. Попытка школьного образования закончилась. Воздух все чаще сотрясал гул низколетящих вражеских самолетов, черной тенью покрывающих землю. В беззащитной сельской тишине это было грозно. Наша семья двинулась дальше и ближе к родным волжским местам,- конечной цели предпринятого исхода из Н.Н.

  В родных местах, где был большой двухэтажный дом моего прадеда, нас, видимо, никто не ждал. Мы скоро поселились рядом, там и перезимовали первую военную зиму. Не помню, чтобы я посещала школу, но я впервые близко познакомилась с лесом. Где-то далеко надо мной, на высоком берегу, стоял белый храм. Ночами я сидела рядом с бабушкой, которая молилась при свечах (с семейной иконой в окладе и старинными богослужебными книгами она не расставалась). Вяленая свекла из ее рук была величайшим лакомством. Рядом с бабушкой было тепло и счастливо. Но вот однажды пришло известие о гибели дяди (Москву спасли и дядя был направлен на оборону следующих рубежей). С бабушкой случился инсульт, ее увезли в ближайшую больницу. Она преодолела болезнь, чему, бесспорно, способствовала весть о том, что ее сын обнаружен живым, и есть надежда на будущее. Позднее выяснилось, что дядя был серьезно ранен, было решено переправить его в тыл, но самолет был сбит над вражеской территорией. Гибель  казалась очевидной. Однако видевшие падающей советский самолет партизаны поспешили к нему. Единственным подающим признаки жизни оказался дядя (адъютант и летчик погибли). Человек, и без этого имеющий малые шансы на жизнь, благодаря мужеству наших людей был спасен из-под обломков самолета и выхожен. Молодость и воля вернули дядю в строй, но уже на тыловом фронте. Сегодня на меня смотрят первые фронтовые фотографии дяди с его трогательными подписями матери, чтобы она могла быть спокойной и гордой за него.

  Помню весенний ледоход на Волге… Холодно, голодно… Взрослые решили вернуться в Н.Н. и далее, уже без меня, в Москву. С первым пароходом мы отплывали. Желающих покинуть берега было так много, что пароход еле-еле держался на воде. Нас взяли только по причине многовременной причастности к Волге (в музее волжского пароходства хранится память о родичах). В юные годы моя мама переплывала Волгу, - такие были на Руси люди.

  Н.Н., я снова дома. Каждый клочок земли, в том числе у подъездов домов и на балконах был засажен картошкой. В ход идут и картофельные очистки на оладьи… Пока бабушка была с нами, из военной части она получала обед: пшенная похлебка была великолепна…Наконец-то я пошла в школу, условно в первый класс; за партой сидело по три разновозрастных ученика. Многие школы отданы под госпитали, и поэтому у нас так тесно. Мы не снимали шубки из-за низких температур в здании, в классе темновато: стекла часто заменены фанерой, под потолком тусклая лампочка,- вся электроэнергия работает на оборонные цели. Но наша школа великолепна, и нам в ней хорошо! Многие из нас фактически одиноки, так как взрослые либо на фронте, либо сутками трудятся ради победы. Я живу с Аннушкой, она родом из Мордовии, и тоже одинока. Наши учителя – замечательные люди. Многие из них здесь во временной эвакуации. Удивительно, но наш школьный хор осваивает эпизоды из классических русских опер, мы ставим небольшие спектакли, неизменно ходим по госпиталям со скромными подарками и нашими детскими талантами, обретенными трудами и сердечностью чудесных учителей.

  Впервые в школе я увидела карту полушарий фантастической красоты, она магически приковывала мое внимание и уводила вдаль от происходящего вокруг. Видимо тогда неосознанно глубоко запала в душу мечта увидеть весь этот необъятный мир и узнать о нем как можно больше. Судьба много-много позже действительно привела меня на географический факультет МГУ и позволила кое с чем познакомиться ближе в замечательные годы учебы и далее в научной океанологической кругосветке.

  Среди тревог, горя люди упорно тянулись к радости, из совершенной скудности быта умели организовывать праздники. При первой же возможности-невозможности мама знакомила меня с оперой и балетом. Поразил балет “Эсмеральда”,  в котором я увидела настоящую белую козочку на сцене… Мама вдруг сделала открытие, что я плохо вижу,- оказалась близорукость минус три диоптрии. Мама спешит знакомить меня с античной культурой, рассказывает о культуре и трудолюбии Китая, организует занятия английским языком… И это в те трудные годы. А я читаю Станиславского и делаю декорации для драмкружка дома пионеров, и еще Достоевского… Слишком рано, чтобы действительно понимать.

  К окончанию войны я так часто болела, что было решено меня отправить ненадолго в Москву, в семью дяди. Семья вернулась из Куйбышева и временно жила в подмосковном Архангельском. Я впервые увидела огромную пачку цветных карандашей (ценность для меня несказанную), и cмешно сказать,- душистый кисель из черной смородины. Излишеств не было, обыденная норма. Дворец запомнился торжественной гулкой безлюдностью, холодом… Впервые в парке я увидела как собирают березовый сок. В городе впервые попала в Художественный театр и на Воробьевы горы, откуда панорама праздничных салютов особенно хороша. Неудивительно, что вернувшись в Н.Н., я фантазировала и  сооружала из Бог весть из чего дворцовые ансамбли с парками и поселяла в них крохотных кукол, похожих на дам с портретов XVIII – XIX веков. От помощи американских союзников однажды достался кусочек дивной мешковины, и он был превращен в салфетку, вышитую крестиком и хранимую до сих пор.

  Уже после окончания войны, я оказалась в Крыму, в Артеке. Там горы падали прямо в море, и оно с упорством разбивало их прибоем.

  В 1948 году маму перевели на работу в Москву (нижегородское медицинское братство свело ее с Н.Н. Блохиным), вместе с Аннушкой мы уехали из Н.Н. Московская школа показалась мне во внешнем облике и интеллектуальном плане более убогой, - ранее меня пугали “брендом” Москва. Нет, в нижегородской школе было больше интересных людей, для моего свободолюбия в Москве все было слишком жестко. Из-за систематических ангин и скарлатины я по полгода не посещала занятий, с радостью занималась самообразованием и прохождением школьной программы в режиме экстерна. Все это заботило и огорчало маму.

  Мечта о свободе, голубом небе и голубом океане звала и звала за собой.., а на столе так долго-долго еще было скудно, и сахар появлялся как награда…

 Земля наша так красива, она дана нам не по нашим достоинствам, это райская планета, которую мы не умеем любить и беречь.

 Спасибо за внимание, и с благодарностью поклоняюсь священной дате Великой Победы.

                                  9 мая 2010 г.     Анастасия.