ДМИТРИЕВА Людмила Анисимовна, выпускница 1951 г., каф. геоморфологии. 

Выдержки из воспоминаний Л.А. Дмитриевой
о Великой Отечественной войне

 …C середины июня военного 1942 года (а в марте 1942-го мне исполнилось 17) я вместе с отцом и младшей сестрой находилась в партизанском отряде, являвшемся частью большой Кировской партизанской бригады, которая действовала в тылу у немцев в Кличевском районе Могилевской области Белоруссии. Расскажу о нескольких самых ярких событиях того времени, которые врезались в память.

   В январе 1944 года я стояла с напарником на посту, на лесной дороге у края леса, в котором расположились землянки нашего отряда. Землянки тогда строили большие, на целый взвод (30 человек). У входа в землянку стояла печка - «буржуйка», а ночью возле нее обязательно сидел дневальный и постоянно подкладывал в печь дрова, чтобы было тепло. Ведь у партизан не было ни матрацев, ни одеял. Спали на устроенных в два ряда нарах, устланных еловым лапником, который сверху прикрывали сеном; причем спали прямо в повседневной одежде, которую снимали только в бане.

Когда меня и напарника сменили, мы пошли по заснеженной дороге в отряд. Подходя к землянкам, я вдруг услышала песню, которая громко звучала в морозной тишине леса. В изумлении  остановившись, я подумала: «Откуда в отряде появился патефон?». Дверь небольшой землянки нашего командира Никитина Василия Лукича была открыта настежь, из землянки валил пар, а перед дверью полукругом стояли партизаны. Когда  я протиснулась сквозь их ряды, то при свете керосиновой лампы увидела невысокую девушку в военной форме с красивым лицом и с длинными черными косами. На груди ее алел орден Красной Звезды. «…Мне в холодной землянке тепло от твоей негасимой любви…» - пела она. Так впервые в землянке мы услышали песню, которая сразу пришлась всем по душе.

Девушку эту звали Клавдией Милорадовой.  Я узнала, что она десантница, и была заброшена в тыл врага, к партизанам; но мне тогда еще не было известно, что она являлась бойцом части № 9903 и находилась в одной диверсионно-разведывательной группе вместе с Зоей Космодемьянской, участвовала в выполнении второго задания в Рузском районе Московской области. Двое девушек, ее однополчанок (Зоя Космодемьянская и Вера Волошина) попали в лапы к немцам и были казнены в один день – 29 ноября 1941 года. В течение нескольких дней Клава была в нашем отряде. Я и моя сестра Майя подружились с ней. Клава знала много новых песен, которые мы, девушки-партизанки, разучили и дружно распевали. У десантницы Милорадовой было свое боевое задание, и вскоре она ушла из нашего отряда на его выполнение.

В следующий раз встретилась я с ней уже только через 41 год (в 1985 г.), в Москве, на перроне Белорусского вокзала. Я провожала в город Бобруйск бывшую партизанку-разведчицу нашей Кировской бригады Ирину Митрофановну Рыбакову, которая приезжала в Москву 9 мая 1985 г. на встречу однополчан мужа, Виктора Ивановича Свиридова. Я шла по перрону вокзала к вагону поезда, и вдруг увидела пожилую женщину, шедшую рядом со знакомым мне бывшим командиром разведвзвода 537 отряда Михаилом Андреевичем Левом. Когда эта пара остановилась  рядом со мной, я увидела красивые серые глаза женщины, и сразу узнала их. Такие глаза могли быть только у Клавы Милорадовой, я хорошо запомнила их еще тогда, при первой нашей встрече в командирской землянке в январе 1944 г. Клавдия тоже узнала меня. Мы крепко обнялись и расцеловались, обменялись адресами и телефонами. А потом я еще несколько раз встречалась с Клавдией Александровной на традиционных сборах ветеранов в/ч  № 9903 в московской школе № 1272.

В памяти сохранился и такой эпизод.. Как-то ночью в январе 1944 г. в нашей землянке все легли спать. Поскольку было холодно, партизаны  лежали, тесно прижавшись друг к другу - сначала на одном боку, потом все дружно поворачивались на другой бок. На нарах, которые находились справа от входа в землянку, первыми спали парни, потом я, моя сестра Майя, и замыкала наш ряд Соня Лепилина, девушка из города Горького. Соня была десантницей, заброшенной в Белоруссию для выполнения задания командования, однако заболела и была вынуждена остаться в нашем отряде. И вот кто-то из ребят вдруг сказал: «Давайте помечтаем. Что бы вы все пожелали, если бы кончилась война и вы остались бы живы?». Я не помню, какие желания были у мужчин-бойцов, и что сказали Майя и Соня, но до сих пор помню свой собственный ответ: «Если окончится война и я останусь в живых, то я хотела бы: кофе с молоком, булку с маслом и кино.»  Ни о чем я больше и не могла мечтать - ведь все три года оккупации Белоруссии я была лишена таких маленьких удовольствий.

Однако несколько ниже я скажу о том, что эта моя мечта осуществилась раньше конца войны, 23 июня 1944 г., и произошло это в прифронтовом эвакуационном госпитале в г. Пропойске Могилевской области…

В середине февраля 1944 г. войска Красной Армии подошли к восточной границе Белоруссии. Партизанские отряды и бригады действовали во всех областях республики, и это обстоятельство очень беспокоило отступающих на запад гитлеровцев. И вот немцы сняли с фронта две мотострелковые дивизии и начали четвертую (!), последнюю за годы войны блокаду лесов Кличевского района, в которых скопилось большинство партизанских отрядов Могилевской области.  А кроме людей, в отрядах были обозы: лошади и сани вместимостью 5-6 человек. Когда фашисты вошли в Усакинский лес, нашли и сожгли там землянки нашего отряда, всех бойцов вывезли на санях; санный обоз направился на восток от Кличева. Помню, что 17 февраля мы целый день ехали по каким-то заснеженным дорогам. Было морозно, и я простудилась. На следующий день командир нашей Кировской бригады Степан Иванович Свирид сказал моему отцу: «Анисим Власович, бригада пойдет на прорыв блокады, а у нас есть раненые и двое больных тифом. Вы хорошо знаете эти леса. Мы дадим вам бойцов, и вы останетесь здесь, с больными и ранеными». И отец согласился. Меня, сильно простуженную, тоже было решено оставить.

Бойцы охраны построили шалаши из елового лапника, и мы остались, а бригада ушла на прорыв блокады. Ночь прошла спокойно, а наутро я почувствовала себя лучше, и отец попросил меня сварить еду для больных и раненых.

Недалеко от нашего лагеря была большая поляна, окруженная кустами. К этой поляне от края леса шла дорога, а на опушке леса у начала этой дороги был устроен пост наблюдения.

Отец развел костер, сделал «козлы» (что-то вроде рогулек для костра) для приготовления пищи. Я повесила ведро со снегом на огонь. Когда снег растаял, положила нарезанные куски конского мяса. Вода вскоре закипела, и я начала снимать шумовкой образующуюся пену с поверхности воды. Случайно подняв глаза, я обомлела: со стороны кустов по поляне, по направлению прямо к  нашему временному убежищу шла цепь немецких автоматчиков. Их было человек 15-20. Немцы шли молча, держа на весу автоматы.

«Папа, папа, немцы!»-закричала я во весь голос. На мой крик  из шалаша выскочил отец, из других  шалашей стали выбегать партизаны. Немцы увидели, что в лагере заметались люди, и открыли огонь. Бойцы немедленно залегли у края леса и начали стрелять в ответ.

У меня был французский карабин, подаренный десантниками из Москвы. Пять толстеньких патронов при помощи затвора почередно загонялись под ствол карабина, затем, при помощи специального механизма также поочередно извлекались оттуда, направлялись в ствол, после чего следовал выстрел. 

У края леса стояла лошадь с санями, в которых были мои и отцовские вещи. Я успела надеть на спину небольшой рюкзак с вещами, схватила карабин, залегла в снег и тоже начала стрелять. Выстрелила все пять патронов. Сразу после этого подбежала к саням, нагнулась, чтобы взять сумку с патронами, и вдруг почувствовала сильный удар в спину в области правой лопатки, как будто меня ударили палкой. Я упала прямо в снег, успев выставить руки. И тут же спине стало горячо-горячо, я поняла, что меня ранили. Подбежал отец, поднял меня из снега, быстро спросил: «Ты можешь бежать?». «Да, наверное, cмогу» - ответила я.  Отец схватил меня за левую руку, (правая не слушалась и онемела) и мы побежали по снегу вдоль края леса. Наши бойцы охраны, отстреливаясь, успели отогнать подальше в лес несколько лошадей с лежащими в санях ранеными, за исключением одной лошади, в санях которой лежали двое бойцов, заболевших сыпным тифом. Немцы побоялись преследовать в лесу скрывшихся партизан, но захватили сани с тифозными больными. Вымещая свою злобу, фашисты перевязали ноги больных партизан проволокой и целый день возили их за собой. В  результате несчастные обморозили ноги. Затем немцы бросили полуживых измученных  и замерзших людей их в какой-то деревне, где их подобрали местные жители.

Когда кольцо блокады было прорвано, и оккупанты ушли восвояси, наша бригада вновь обосновалась в большом лесу. Местные жители привезли тифозных больных в наш отряд. Больные были в ужасном состоянии, поскольку у них из-за обморожений ног началась гангрена.  И тогда наш врач-хирург  Иван Федорович Щурин был вынужден сделать операции по удалению ног. При помощи обычной пилы-ножовки он отнял этим партизанам ноги по колено, и, благодаря этому, спас им жизнь.

Но вернусь назад к эпизоду с моим ранением.

Мы с отцом, скрываясь от преследования немцев, направились подальше в лес. И вдруг, пройдя какое-то расстояние, увидели, что по лесной дороге движется санный обоз какого-то другого партизанского отряда. Мы подошли к партизанам и все им рассказали. В этом отряде оказался фельдшер, который оказал мне первую помощь. Отец снял с меня рюкзак и осмотрел его. В рюкзак попали две пули. Одна пробила его, мою правую лопатку , плечо и застряла где-то вверху правой руки. Вторая пробила мои сапоги и застряла в мешочке с солью. Если бы я стояла, а не нагнулась к саням за патронами, пули могли попасть мне в грудь. Случилось это все 19 февраля 1944 года…

Отец помог снять с меня верхнюю часть одежды, и прямо на морозе фельдшер, как мог, перевязал мне холщевым бинтом плечо и грудь. А мой рюкзак в так и остался в санях обоза чужого отряда, и пропал. В спешке я про него не вспомнила, но потом было очень досадно. Особенно жаль было моего дневника, оставшегося в том рюкзаке. С момента моего прихода в партизаны я стала вести простым карандашом в общей тетради записи. В этом дневнике я подробно описывала нашу партизанскую жизнь, а также указывала название деревень, в которых мы останавливались на отдых. Из-за утраты дневника многие факты и события теперь уже не восстановить. Память сохранила названия лишь некоторых деревень: Кавяза, Березовое Болото, Старый Спор (Кличевского района); Красное, Выдрица (Крупского района); Городец, Зеленица (Кировского района).

После неожиданного боя с немецкими автоматчиками, два или три дня наша небольшая группа раненых, которую возглавлял мой отец  Анисим Власович, скрывалась в густом лесу. Потом нас нашли разведчики основного отряда, и мы все на санях были доставлены его расположение. После прорыва немецкой блокады отряд снова обосновался в глубине Усакинских лесов.

Через несколько дней гитлеровцы сняли блокаду Кличевского района, и наш отряд смог расквартироваться в какой-то деревне, название не помню.

Хирург Иван Федорович Щурин внимательно осмотрел мою рану. Предполагая, что пуля застряла у меня в правой лопатке (из раны постоянно сочилась кровь и выходили мелкие кусочки раздробленной кости), он решил ее извлечь. Меня положили на стол лицом вниз. Я зажала зубами край подушки и терпела, пока он ковырялся в моей ране, никакого наркоза не было! Пулю хирург найти не смог. И вдруг – тревога! Дозорные сообщили, что у другого конца деревни показались немцы. Меня наскоро закутали в какие-то вещи, положили в сани, и весь отряд быстро и незаметно покинул деревню, не ввязываясь в бой с врагами.

А весной 1944 года в Кличевской партизанской зоне наступило относительное затишье. Однако, яростная борьба с немецкими оккупантами не прекращалась на всей территории Могилевской области.

Подрывники нашего 539-го отряда во главе с Володей Парахневичем (в его отделении были бойцы: Женя Зуев, Саша Брюховецкий, Федя Архипенко и другие) спускали один за другим под откос немецкие эшелоны с живой силой и техникой врага на  железной дороге Могилев - Жлобин. А бойцы нашей Кировской бригады по-прежнему громили немецко-полицейские гарнизоны, устраивали на шоссейных дорогах засады, заваливали ночью шоссе Могилев-Бобруйск спиленными деревьями и подрывали рельсы в разных местах железных дорог.

Нас всех радовали вести с фронтов: части Красной Армии уже подступали к Восточной границе Белоруссии.

Из-за ранения грудной клетки и правой руки я вышла из строя, отдала свой карабин и находилась в санчасти отряда. Врачом у нас была Ольга Василевская. Я и медсестра Аня Романенко помогали ей перевязывать раненных бойцов.

В июне месяце командование отряда решило направить меня на партизанский аэродром, чтобы эвакуировать самолетом за линию фронта в госпиталь. Аэродром представлял собой большую поляну в Усакинском лесу. На эту поляну из-за линии фронта постоянно прилетали и садились самолеты ПО-2 («кукурузники»). Они привозили партизанам противотанковые ружья, тол, автоматы, патроны, медикаменты, перевязочный материал, газеты, а обратно увозили раненых бойцов, и в первую очередь, тяжело раненых.

Я стала ждать своей очереди на отправку за линию фронта.

К сожалению, после той встречи я больше никогда не видела Федю Архипенко. Много позже, уже после войны, о партизанки Надежды Каминской я узнала, что он погиб, сражаясь в одной из частей Красной Армии, в которую влились наши партизаны после освобождения Белоруссии от немецкой окупации.

И вот, наконец, настала ночь 7 июня, когда и меня эвакуировали в прифронтовой госпиталь в городе Пропойск (ныне – Славгород). В эту ночь на Усакинский аэродром по очереди прилетали самолеты ПО-2, в багажных отсеках которых и размещали раненых партизан. Сажали туда по два человека, тяжело раненых - в первую очередь. Поскольку мое ранение было легким, то меня посадили в багажный отсек последней, и я оказалась там одна. Крышку отсека захлопнули, самолет взлетел и пошел низко над самыми верхушками деревьев к линии фронта. В багажном отделении было темно, и только в маленькую дырочку я  могла видеть луну.

Сначала я не испытывала никакого беспокойства. Но вот самолет подлетел к линии фронта, которая выделялась на фоне темного неба ярко-красной полосой (как зарево), когда даже в дырочку мне были видны разрывы зенитных снарядов. И вот тут на меня напал настоящий животный страх. Я сжалась в комок и дрожала, как маленький мышонок, попавший в ловушку. Я подумала, что у летчиков (пилота и штурмана) есть парашюты, и у них есть шанс спастись, если самолет подобьют, а вот я при катастрофе самолета камнем полечу к земле. Но почему-то вскоре успокоилась и решила: уж если суждено мне так погибнуть, ничего уже не поделаешь.

Через некоторое время летчики заглушили мотор самолета, и стало тихо-тихо. Потом мотор взревел вновь. Между кабиной штурмана и «багажником» была узкая щель. И вот внезапно штурман просунул туда свою руку, нашел мою и крепко пожал. «Значит, перелетели линию фронта» - подумала я (я так поняла это пожатие). Потом летели еще час или два, и вот самолет стал снижаться, потом запрыгал по земле и остановился. К нему подъехала машина «скорой помощи», их которой вышли два санитара с носилками. Но когда штурман открыл крышку багажного отсека и я вылезла на свет, я сказала санитарам, что носилок мне не нужно, я – «ходячая».

Сначала раненых и больных, прилетевших вместе со мной, на машине повезли в сортировочный госпиталь в городе Пропойск (ныне – Славгород), расположенный в 15 км от прифронтового аэродрома. В сортировочном госпитале мне пришлось отбыть 10-тидневный карантин, после чего меня и других раненых на машине перевезли в военный прифронтовой эвако-госпиталь № 45-62 (ЭГ-45-62). 23 июня мне сделали операцию, причем без рентгена, просто под наркозом. Удалили фашистскую пулю. Я думала, что в моей правой руке засела автоматная пуля, но это оказалась пулеметная.

В этом госпитале осуществилась моя трехлетняя мечта: в первый же после приезда день на завтрак я ела булку с маслом, пила кофе с молоком, а вечером в кинозале смотрела фильм «Она защищает Родину».

В ЭГ-45-62 я пробыла до 12 июля 1944 г. Рана моя зажила, и меня вместе с несколькими партизанами на машине повезли в Гомель, где в том время находился штаб Белорусского партизанского движения. Здесь, в штабе, я с облегчением узнала, что моя сестра и мой отец живы. В начале июля 1944 г. территория Белоруссии была полностью освобождена от оккупантов. Мой отец был назначен председателем райисполкома городского поселка Белыничи, расположенного в 45 километрах к северо-западу от города Могилева близ шоссе Могилев-Минск, и он живет сейчас вместе со моей сестрой Майей там.

В штабе мне выдали одежду (из запасов, полученных по линии американской помощи) и партизанскую справку. На товарном поезде, а затем на попутных военных машинах я добралась до Белынич.

Трудно передать словами ту радость, которую испытали я, мой отец и моя сестра, наконец-то встретившиеся после войны.

 Вот так и закончилась моя партизанская жизнь.