ЛАРЬКОВ СЕРГЕЙ АЛЕКСЕЕВИЧ, выпускник 1967 г. кафедры геоморфологии

КАК Я ШПИОНИЛ В КРАСНОВИДОВО

     Геодезическую практику после первого курса, стало быть – летом 1963-го года, мы проходили у села Вышгород, километрах в 10-ти за Вереей, стоящим на той же Протве. Факультет искал в те годы замену знаменитого Красновидова, большая и лучшая часть учебного полигона у которого оказалась на дне Можайского водохранилища. Вышгород рассматривался как один из вариантов нового полигона, впоследствии отвергнутый, наверно, из-за труднодоступности – туда от Вереи и толковой дороги-то не было. Ничем особенным эта практика не запомнилась, разве что жарой да обычными ночными посиделками на каких-то развалинах в километре от лагеря, как положено - с винцом и песнями, да обхаживанием однокурсниц, что в двух случаях окончилось скорыми браками. Помнится и то, что преподавателем у нашей бригады был аспирант Александр Михайлович Берлянт, впоследствии много лет возглавлявший кафедру геодезии и картографии (позже картографии и геоинформатики).

     К будущему лету (1964 года) альтернатива Красновидову так и не нашлась (к Сатино, как к одному из многих вариантов, только приглядывались) и практики по разным специальностям мы проходили в Красновидово. Палатки лагеря практики занимали все пространство от столовой до берега водохранилища, на курсе училось, как-никак, двести человек. Каждое утро с базы выезжало два десятка грузовиков, развозящих бригады на поневоле далекие "объекты". На одном из таких «объектов», песчаном карьере у шоссе на Можайск, вскрывшем строение кама, мы стали свидетелями съемок одной из наиболее драматических сцен замечательного кинофильма «Председатель» - драки в березовой роще двух братьев, главных персонажей фильма, которых играли Михаил Ульянов и Иван Лапиков и воочию убедились, как тяжел труд артистов. Потом Михаил Александрович приезжал к нам в лагерь, и это была запомнившаяся встреча с прекрасным актером и просто умным человеком.

     Начальниками практик в Красновидово в прошлые годы были полковники с военной кафедры, обогатившие факультетский фольклор непревзойденными перлами. Один из них (фамилия, увы, забылась), как гласит легенда, выступил перед строем прибывших студентов со следующим напутствием: «Предлагаю господам студентам засветло ознакомиться с очертаниями береговой линии, дабы ночью в любовном экстазе не упасть в воду!». Летом 1964-го года впервые начальником практики был назначен человек гражданский (фамилия опять же забылась, хотя он и главный персонаж нижеследующего сюжета), сотрудник, кажется, Кабинета истории географии (был такой на факультете, и возглавлял его прекрасный преподаватель Александр Иванович Соловьев), непременно подчеркивающий в любом разговоре, что он – кандидат педагогических наук. В дальнейшем я и буду для простоты называть его «кандидат наук» (может быть, кто-то вспомнит его фамилию?).

     На противоположном берегу водохранилища, почти напротив нашей базы располагался какой-то комсомольский лагерь, где отдыхали и чему-то учились (так мы и не узнали - чему именно) сотня «румяных комсомольских вождей» (термин заимствован у Е.Евтушенко). Само собой, как это водилось в те времена, оба начальства решили провести встречу вверенных им контингентов на предмет спортивных состязаний и демонстрации нерушимой дружбы. Мероприятие решено было провести на нашей территории, в день окончания одной из практик: до обеда сдать зачеты, после обеда – соревноваться и дружить. Под это дело, среди прочего, развешаны были по нашему лагерю мощные громкоговорители, один из которых разместили на большой ели прямо над палаткой, в которой я жил с одногруппниками (лет 20 назад, когда я последний раз был в Красносновидово, ель эта еще стояла). Соответственно, было запрещено покидать лагерь до окончания мероприятия, хотя, по традиции, после сдачи зачета студент считался свободным и большинство тут же «линяло» в Москву на выходные или, как это называлось, по крайней мере у геоморфологов, - «на выхлоп».

     Мероприятие меня не вдохновляло и мы с моим другом из группы гляциологов Борей Сандлерским уединились в моей палатке для «поговорить за жизнь», чему способствовало наличие достаточного количества спирта – Борина девушка работала в какой-то химической лаборатории и исправно снабжала нас этим небесполезным для задуманного напитком. Мы не успели толком дойти до нужной для откровенности кондиции, как соревнования закончились, о чем, как и о наступлении этапа дружбы, в неимоверном количестве мегаватт объявил репродуктор над нашими головами. Какой уж тут разговор «за жизнь»! Взбесило это меня почему-то страшно и, недолго думая, я, благо около ели стояла беседка, добрался до репродуктора. Сделать с ним, однако, ничего я не сумел, рванул идущий к нему провод и, о радость!, «колокольчик» смолк. Спускаясь с беседки, я чуть было не грохнулся, но удержался за провод, который оборвался в другом месте. Так я стал обладателем метров 20-ти его, что, честно говоря, в мои планы не входило. Пришлось прятать концы в воду в буквальном смысле слова – я смотал провод и пошел к берегу, дабы его утопить. Утопить-то я его утопил, но по дороге попался мне и наблюдал за моими действиями Гена Русаков, мой одногруппник и, одновременно – староста курса. Гена, по слухам, до Университета служил в Группе советских войск в Германии, причем вроде бы в особом отделе. Я легкомысленно не соотнес эти сведения со своим поступком, свято и наивно веря в студенческое братство и рванул «на выхлоп» в Москву (Гена Русаков по распределению уехал в Астрахань, где стал со временем директором знаменитого заповедника и недавно умер, во многом по причине прихваченной им радиации – в дни  Чернобыльской катастрофы он гостил на родине, в Белоруссии и, ни о чем не ведая, чинил крышу родительского дома).

     В Красновидово я вернулся после выходных, спокойно уехал в маршрут, но после обеда был вызван к начальнику практики, тому самому «кандидату наук». В присутствии еще нескольких преподавателей мне было объявлено, что я:

1. Сорвал важное политическое мероприятие.

2. Нанес значительный материальный ущерб.

3. Своим действиями мог нанести невосполнимый вред секретной (!) линии связи, проходящей через Красновидово.

4. Сорвал трансляцию важной Правительственной передачи.

     В лучших недалекой давности традициях мне был задан вопрос: «На кого я работаю?». И, в повторяющихся вариантах: «Кто меня подослал?!». Выросший в  «хрущевскую оттепель», я отнесся к вопросам, в еще недавние времена кончившимися бы для меня лагерным сроком, крайне несерьезно и после десятого повторения брякнул: «Intelligence Service!» (для непосвященных – это название английской разведслужбы, стандартное, наряду с ЦРУ, пУгало советской пропаганды, ныне чаще упоминается под названием MI-6). Реакция «кандидата наук» была абсолютно неожиданной: издав неразборчивый крик, он бросился к открытому окну (кабинет был на втором этаже) и попытался (или сделал вид, что пытается) из него выброситься. Его спасли присутствовавшие женщины, ухватив за брюки и оттащив от окна. Видно, он действительно был не в себе, женщины бросились за какими-то каплями, попутно выставив меня за дверь. Через час кем-то из них мне было объявлено, что приказом начальника практики я с таковой отчислен и мое «дело» передается на рассмотрение Студенческой комиссии факультета. Формулировки приказа не помню, но моя шпионско-диверсионная деятельность в ней точно не фигурировала. Прошло время, за которое я много узнал и понял. Понял, в частности, и то, какой страх при моей «шутке» должен был испытать человек, всю жизнь проживший в стране, где за одно неосторожное слово отправляли на долгие годы в лагерь на почти верную погибель, а за «связь с иностранцами» могли и расстрелять. И мне до сих пор немного совестно за мою довольно глупую по тем временам шутку.

     Но «дело» моё продолжалось. Через несколько дней в кабинете заместителя декана по учебной работе (ею тогда была Наталья  Васильевна Красильникова) собрался этот ареопаг, Студенческая комиссия, перед коим я и предстал с твердым намерением «уйти в несознанку»: «Да, забрался по дури на беседку, потерял равновесие, схватился за провод случайно, утопил из страха перед ответственностью». Мне точно не поверила и жестко настаивала на моем отчислении из Университета Наталья Андреевна Володичева, которая представляла в комиссии, кажется, Комитет комсомола, но она оказалась в явном меньшинстве. Вряд ли особо поверили в мою «версию» и остальные, но сыграло роль, наверное, то, что я был отличником и поступил на факультет после армии, последнее тогда почему-то ценилось. Моё «чистосердечное признание» о работе на английскую разведку не обсуждалось, мне лишь намекнули на недопустимость и несвоевременность юмора такого рода. Наказание ограничилось строгим выговором с предупреждением об отчислении, к положенной геоморфологам после 2-го курса практике в Крыму меня допустили.

     На следующий год пришлось мне перед отъездом в экспедицию в Забайкалье отбывать в том же Красновидово две не пройденные практики: геоботанику и метео. Я сошелся с таким же «должником» Юрой Свентэком, со временем ставшим доцентом кафедры картографии. Он прославился на геоморфологической практике описанием разреза: «Под двухметровым слоем московской морены, представленной (далее шло очень подробное и грамотное описание морены) шурфом вскрыт фундамент Русской платформы, представленный (далее шло столь же подробное и грамотное описание гранито-гнейсов)». Напоминаю, что в районе Красновидова фундамент платформы залегает на глубине более полутора километров. Руководившая практикой Свэнтека Наталья Георгиевна Патык-Кара раз пять, наверное, это прочитала, пока не оценила «геолого-геоморфологический розыгрыш». Впрочем, разного рода шутки были обычны: геоморфологи , например, на своей практике в Красновидово традиционно останавливали ручное бурение на глубине либо 2 м 87 см, либо на 3 м 12 см, либо, если увлекались, – на 4 м 12 см. Руководитель практики профессор Сергей Сергеевич Воскресенский этим чудачествам не противился, отлично при этом зная, что 2 рубля 87 копеек и 3 рубля 12 копеек – цена бутылки разных сортов водки, а 4 рубля 12 копеек стоила бутылка трехзвездочного армянского коньяка.

     Впрочем, были и деяния на грани уголовщины. Помнится, на гидрологической практике наша бригада была отправлена в маршрут на Москва-реку ниже плотины, к селу Тихоново, красиво стоящем на высоком левом берегу в излучине реки. Мы цивилизованно купили в селе молочка, попили и спустились к реке. А тут – выпасок гусей, опекаемый двумя мальчишками. Уж не помню, под каким предлогом мы отправили их в деревню, ибо решили, как Паниковский, полюбить гуся. Смерть его наступила от мощного удара по шее гидрологическим инвентарем – двухметровой деревянной палкой, раскрашенной в белые и красные цвета (да простят меня гидрологи, что забыл ее научное название). Точный удар был нанесен Володей Каспаровым, почти профессиональным баскетболистом (после окончания университета Володя работал в КГБ, дослужился едва ли не до полковника; рано, наверное, из-за вредности «производства» вышел на пенсию и недавно умер после долгой болезни). Гусь был быстренько, но, из-за размеров – с некоторым трудом запихнут в рюкзак, маршрут закончили бегом и смылись от греха. На базе у меня была байдарка, и мы с Борей Сандлерским и гусем переехали на другой берег водохранилища. Боря как всякий настоящий еврей был не только гурманом, но и большим любителем и знатоком поварского дела. Решено было испечь гуся в глине на костре. Пока Боря священноденйствовал, я перевез из лагеря других участников банкета. Наступил торжественный момент разделки готового блюда, подняты и выпиты были стаканы, но разделка шла с трудом. Есть же гуся было попросту нельзя – это было что-то каменное, человеческим зубам не поддающееся по определению. В оправдание Боря говорил что-то о возрасте гуся и о том, что ему не сразу спустили кровь. Хороший урок неквалифицированным «Паниковским»!

     Я вернулся в Красновидово уже преподавателем практики в 1970-м, если мне не изменяет память, году. В этом легендарном для геофака месте практики этих лет (до 1972 года) - были последними – наступала эпоха Сатина, а это, как говорит один телеведущий: «Совсем другая история!».    

Март 2012 г.

Сергей Ларьков

Машина застряла в маршруте к северу от Красновидова – первый опыт обычных полевых работ. Слева направо: два шофера, чешет в затылке Юра Татаринцев, спиной Валя Шимов и Витя Соловьев, в платочке и штормовке – Наташа Турко, Валя Зотов, в берете - Сергей Ларьков, две девушки с фотоаппаратами – Галя Котова и Оля Глушкова.

Машина застряла в маршруте к северу от Красновидова. Выталкивают её Эдик Нигов, Витя Соловьев и Юра Татаринцев, фотографирует процесс Вера Овчинникова, наблюдает (в белой куртке) Сергей Сергеевич Воскресенский. 

Первый день геоботанической практики 1964 г., оказавшийся для меня и последним. Сидят слева направо по кругу: Валя Шимов, Оля Глушкова, Эдик Нигов, Тамара Ларькова (в венке, спиной), Галя Котова, Володя Ермилин, стоит Юра Татаринцев, сидит спиной в венке Наташа Турко, с голыми спинами Витя Соловьев и Володя Каспаров, лежит в шляпе Гена Моисеенко.