вход |
 |
 |
Аркадий Попов
Пнд, 01/22/2024 - 23:14 — root
22.01.2024
АРКАДИЙ ПОПОВ, выпускник 1972 года кафедры экономической географии СССР, один из создателей знаменитых факультетских эпопеоз, автор любимых на геофаке песен и талантливый поэт.
СТИШКИ, СОХРАНИВШИЕСЯ В ПАМЯТИ
ИЛИ В ЧЕРНОВИКАХ И НЕ СТАВШИЕ
НИ СПИЧАМИ, НИ ПЕСЕНКАМИ
***
НОЧЬЮ В ХОЛЛЕ ОБЩЕЖИТИЯ
Поник хвостатой трубкой телефон,
Накрыв собой шумы и разговоры.
Единственный под потолком плафон —
Единственное око коридора.
В углу темно, диван давно уснул,
В окно — огни, болотисто и тинно.
И можно ноги положить на стул
И замереть уютно и пустынно.
И только слушать, как течёт вода
В каких-то трубах за стеной, да ветер
Чего-то шепчет. И за всем за этим
От дня ушедшего — ни звука, ни следа.
(примерно 1970-71 гг.)
***
УЛИЦА ГРАНОВСКОГО
Не доходя до Военторга —
Свернуть направо, в глушь московскую.
То будет улица восторга,
То будет улица Грановского.
Всего в каких-то трёх шагах —
Охотный Ряд, метро, движение,
А тут — дома дворцов блаженнее
В непуганых стоят снегах.
Вглубь камня уходящий путь
Закрыт на все глаза и уши,
Здесь жизнь как бы стоит по грудь
В преданиях времён минувших.
Уснувшая река, покой…
Случайная ли передышка?
Рассчитанный ли ход такой?
Нечаянно забрёл — и крышка.
И хочешь или нет — пойдёшь,
Потянешься, давясь молчаньем,
И хочешь или нет — пройдёшь
Всю улицу до окончанья.
И ждёшь, что вот из снежной были
Вдруг вырастут кареты в ряд.
Но — редкие автомобили
Собаками у крепких врат.
И ждёшь, что вот сейчас, вот только,
Чуть-чуть — и оживут дома.
Но жизнь — не синема, но сколько
Ни жди — всё тот же снег, зима.
Всё те же терема. Обычный,
Ползущий по делам своим,
Не ждущий нас народ столичный.
Не нам его судить, бог с ним.
Жизнь катится, лишь я глазею,
Как пришлый тут — чужой, не свой.
Снег падает… Ни Колизея,
Ни Лондона — Москва Москвой.
Снег, снег и снег. Прошли — забыли,
Протопали друг дружке вслед…
Есть улицы, которых нет,
Которые когда-то были.
(примерно 1970-71 гг.)
***
НОЧЬ. АВГУСТ. ЛЁЖА НА СПИНЕ
Как звон бокала в темноте,
Как блеск металла на холсте,
Где не понять, откуда свет, —
Внезапной тайной, как всегда,
Сверкнула дальняя звезда,
Скользнула, падая, — и нет.
И всё, что есть небесный свод,
Не то звенит, не то зовёт
Меня взойти на Млечный Путь.
Какой-то дьявольский карниз:
Чем выше вверх — тем ниже вниз!
Иду — и не могу свернуть.
И всё земное — стороной.
Хрустальный гравий подо мной
Мерцает в млечной колее.
И звёздной азбукой — весь мир,
И я иду — и чёрт возьми —
Не падаю в небытие!
И гулко, как в ушах круги,
Расходятся мои шаги.
Светящиеся небеса
Сливаются в слепящий круг —
Всё ярче, всё круглей! И вдруг —
Трава. Я на траве. Роса.
И тихо всё, и всё легко.
Сияют звёзды высоко:
Всё тот же свет, всё та же суть,
Что мириады лет назад.
И закрываются глаза —
Я продолжаю путь.
(примерно 1970-71 гг.)
***
НА КАЛКЕ
На Калке древность отгорожена
От пошлости, от «Гой еси» —
Здесь спят, навечно в ряд уложены,
Казнённые князья Руси.
На Калке древность не рассказана
Крестами по святым погостам —
Здесь крепкими ремнями связанных
Князей давили под помостом.
А на помосте войско дикое —
Великое дитя успеха —
Веселье выражало криками,
Их снизу отражало эхо.
И не было при том нечистого,
Неправедного — всё от бога.
Одна на этом свете истина,
Сомнений, объяснений — много…
Я ехал по дороге вечером,
Домой, за много вёрст от Калки.
Я думал, что сегодня нечего
Той казни возразить, а жалко.
Я думал, что князья казнённые,
Наверно, не святые тоже…
Я думал эту мысль бездонную,
Я думал, я всё думал… боже…
Разверзнется земля ли, небо ли —
Всё думаем: ах, как туманно!
Тогда ж ещё законов не было,
Чтоб смерть производить гуманно!
Тогда ж всё было просто — детское!
…Как, впрочем, и потом, и вечно:
Тaтaрcкaя пята простецкая
Над пропастью бесчеловечья.
(примерно 1971-72 гг.)
***
Звезда вздохнула — и упала.
И было холодно звезде
Лежать под чёрным покрывалом
На белой простыне. Везде —
Лишь снег да снег, да в отдаленье,
На небе — звёздные стада.
Что это? — Думала звезда
И вслушивалась в тьму творенья.
(примерно 1971-72 гг.)
***
ХУДОЖНИК
Он эту вот картину рисовал:
Брал в руки кисть, макал — и рисовал.
И вот, и вышло — что за красота!
Никто не знал, что́ это за овал,
Никто не знал, что́ это за цвета…
Картина — есть, а комната — пуста.
Каков он был: блондин — или брюнет?
Каким он слыл: счастливым — или нет?
Что знал, чем жил, что чувствовал? — Исчез.
Остался след. И слишком мудрено,
Впиваясь взглядом долгим в полотно,
Вникать в оттенки красящих веществ.
Остался след. А может быть, окно?
А может, виден за мазками жест,
И может, внутрь нам заглянуть дано?
Остался след, остался только след.
Нет натюрморта и пейзажа нет.
Есть линий цвет, но не автопортрет.
Есть линий штрих — как всхлип и крик протяжный…
И я стою, и комната пуста.
Пятно холста, молчанье, чистота.
Я ни черта не смыслю, но неважно:
Остался крик. А дальше — пустота.
(кажется, 1972-73 гг.)
***
О ВЕРЕ
Уж сколько лет горим на вере,
Как на костре — а всё одно:
Жрецов выталкиваем в двери —
Они влезают к нам в окно.
И что ни год — страшней над миром,
И что ни век — истошней крик:
«Не сотвори себе кумира!»
А мы творим: соблазн велик.
И то сказать: куда ж без веры?
Тебе кидают — ты лови.
Ну, что такое изуверы? —
Всего лишь рыцари любви.
У них заботы бородаты:
Заблудшего да излечи.
Ну, что такое палачи? —
Всего лишь верные солдаты.
А кроме верных палачей,
Есть палачи повыше чином.
О, это видные мужчины —
Над ними нимб и блеск лучей!
Дымы очей, громы речей,
Пучки торжественных свечей —
Всё для народа, всё — народу,
Чтобы к удобству палачей
Растить домашнюю породу.
Чтобы за храмовой стеной —
Как за спиной тюремных вышек.
Чтоб радостной брызжа слюной
Ты полз, куда укажут свыше.
Как ни крути, как взгляд ни кинь —
Всё с топором на эшафоте
Святые в плоти и без плоти
И сутенёры от святынь.
«Святые помыслы чисты!» —
Вещают ангельские своды.
Жаль только, своды те — пусты,
Об этом — годы, годы, годы…
Об этом много страшных лет,
Об этом крови водопады.
Кто уповает на лампады,
Тот для себя теряет свет.
(примерно 1972-73 гг.)
***
БАЛЛАДА О СЛУЖБЕ
Что там вдали? Барабаны стучат.
Что там на площади? Люди молчат.
Люди молчат, ни веселье, ни плач —
Тихо на площади: рубит палач.
Рубит, как рубят, как надо рубить:
Чтобы не мучить, а сразу убить.
Рубит на совесть, рубит в упор,
Неторопливо вздымая топор.
И голова от удара сплеча
Падает, катится, кровью крича,
Синие губы хватают песок,
Синее небо — наискосок.
Гром барабанов перестаёт.
Жарко. Палач платок достаёт.
Площадь колышется, люди молчат:
Такая уж служба у палача.
Служба как служба — не до смешков,
Служба есть служба, во веки веков.
А солнце к западу вниз колесом,
А солнце скрывается за горизонт,
И ночь опускается медленной тьмой.
Вымыть руки — и можно домой.
А дома как дома — жена и уют,
И ужин как ужин, и дети снуют.
А дома как дома — зарплата лежит,
Ни много ни мало, да хватит на жизнь:
На пиво, на чтиво, на мебель, на снедь,
На то, чтоб детей прокормить да одеть,
Да вывести в люди, да мало ль на что? —
Такая уж жизнь, от еды до пальто.
Такая вот жизнь — значит, так повелось.
А пикнешь, а крикнешь — гармония врозь:
Того и гляди, налетишь на забор,
Пощады не жди — попадёшь под топор.
Топор-то уж сыщется. Чей? Да ничей —
Такая уж служба у палачей.
Только к кому все эти слова?
Разве оценит их та голова,
Та, в чьих глазах застыли навек —
Небо и с топором человек?
Что ей наврёт в оправданье своё
Время, когда отсекали её?
Сколько б тогда ни бренчало мечей,
Сколько б теперь ни звучало речей,
Сколько б потом ни сияло ночей —
Всем нам не смыть с себя палачей.
(примерно 1972-73 гг.)
***
Мы отвергаем простоту,
Когда за нею не угнаться.
Мы отвергаем сложность ту,
Что не желает с нами знаться.
Но как нам всё же не вздохнуть:
Мы безнадёжно полагаем,
Что, отвергая что-нибудь,
Тем самым — и опровергаем.
(вроде бы 1973 г.)
***
О ЗВЁЗДАХ
В московском небе — пустота,
В московском небе — сизый воздух.
Как жаль, что звёздная мечта
У нас в Москве — мечта о звёздах.
Ну, что — на ёлочке звезда,
Ну, что там — звёзды на погонах?
Исконных бы вернуть сюда —
Кассиопейных, орионных…
Тут нынче праздники у нас,
Салюты, песни — всё на месте.
А очень хочется подчас
Взглянуть на вечные созвездья.
Как там Медведица с хвостом?
Всё так же свет её струится?
Как смотрит Сириус на то,
Что на земле у нас творится?
Они — не ветер в паруса,
Они нам счастия не сыщут,
Но всё же это — небеса:
Под небом в звёздах воздух чище.
Я знаю, климат городской
Мне вреден, и рецепт тут древний:
Послать мой организм плохой
На исправление в деревню.
Ну, что ж, пошлют — пройдём маршрут,
В деревне тоже жить не стыдно.
Там, правда, нас не с песней ждут,
И может, звёзд не будет видно…
А может, год-другой пройдёт —
И схлынет мгла, легко и просто?
Ведь что-то ж роет старый крот?
Протрём глаза, а в небе — звёзды.
(кажется, 1973 г.)
***
Не страшно — откатиться вниз?
Не страшно — присмиреть продажно?
Не страшно — вжиться в гниль и в слизь?
А что же — страшно?
Что, страшно заползти наверх
И вдруг понять, что это шутка —
Что кончен путь и свет померк?
Наверно, жутко.
Что низ, что верх — всё не годится,
Чтоб нам в счастливцы угодить.
Смысл ведь не в том, чтоб — находиться,
Смысл — уходить.
Всё уходить и уходить,
Без сложных па, без ложных вер,
И ждать, что будет впереди —
Искать свой верх.
И с каждым шагом рвать продажность
В кровь, в клочья, подчищая след.
Вот это — страшно?
Прочерк (нет).
(кажется, 1973 г.)
***
Всё это, всё: стволы стоящие,
Валы ревущие, зовущие миры,
Всё это — сущее, сулящее,
Все эти божии дары,
Всё, что природой нам дано от века —
Весенних гроз набег, осенних звёзд разбег —
Не стоит ерунды: могилы человека,
Ушедшего навек.
(примерно 1973 г.)
***
ВСТРЕЧА
Проходим вдоль, за кругом круг,
И застываем молча, вдруг.
Взгляд, как со старого холста,
Упрямо сжатые уста.
Так это наша тишина
В его глазах обожжена…
Так это наш, его рукой
Разрушенный, дрожит покой…
И эта страшная тюрьма —
Не наша ль жизнь, не наша ль тьма?
Не нашу ль чашу в этот час
Пришлось ему испить за нас?
А между тем — от всех щедрот,
Всех наших далей и широт
Ему — лишь каменный подвал,
Лишь клетка в яме, три на два.
Неслыханно крутой подъём…
Проходим тихо, узнаём.
(видимо, 1974 г.)
***
ВЕРНАЯ ДОРОГА
Когда над страною, пропахшей водкой,
Взлетают всё новые и новые щепочки,
Мне вспоминается тот — с бородкой
И в кепочке.
Взглядом всевидящим, мглу пробивающим,
Мудро прозрел он наш путь беспримерный:
«Верной дорогой идёте, товарищи!
Верной!»
С голоду выли, хлеб добываючи,
Волоком плыли в лагерь пещерный —
«Верной дорогой плывёте, товарищи!
Верной!»
Гнили по тундрам, по тюрьмам — давай ещё!
Пели задорно про подвиг галерный! —
«Верной дорогой гниёте, товарищи!
Верной!»
Млели в доносах, сопели в ристалищах,
Кипели в работе палачески-скверной —
«Верной дорогой кипите, товарищи!
Верной!»
Встать бы, восстать бы, да сдвинуть татарище…
Да по Лубянке, да по Шпалерной:
«Верной дорогой встаёте, товарищи?»
— Верной…
(вроде бы 1974 г.)
***
ГЕРОЙ
Герой. Оттиснуто: «Герой».
Он шёл с улыбкой к месту казни
По серой площади сквозь строй
Кричащих, сползшихся на праздник.
Бил очумело барабан,
Орали рты в блаженной муке,
Тянулись яростные руки
К лицу его, глазам, губам.
О, жертвы лакомый кусок!
О, счастья клок! Ну как не бить?
Чтоб в кровь, чтоб в землю, чтоб вдавить,
Чтоб вбить в песок!
Герой! Какая наглость — быть
Поднявшимся! Ещё в висок!
Герой! Какая радость — бить!
Не будь высок...
Все знали, что его убьют —
Сотрёт его людское войско…
Так, может быть, напрасный труд —
Всё то, что было так геройски?
Всё то, что стоило ему —
Взамен былой судьбы роскошной —
Сплошных невзгод, несчастий, мук?
Скажите, это что — так можно?
Вот — он, вот — его сердца стук,
Вот — плоть его, вот — площадь дружно
Вбивает его под каблук.
Скажите, это что — так нужно?
Не слишком ли? Не густо ль зла?
Какая, ну какая сила
Так грустно его вознесла?
Подбросила — и отпустила…
Всё кончится. Иной порой
Мы выйдем к постаменту строем,
И скажем, что вот был герой,
И даже постоим с героем.
(1974 г.)
***
ЗАБВЕНИЕ
Над землёю — забвение,
Зимней мглою разлитое.
Тишина — растворение,
Тишина — снегопад.
Не восстанут погибшие,
Не воскреснут убитые,
Палачи постаревшие
Могут тихо поспать.
Над землёю — забвение.
Только сны хороводятся.
Спят убийцы бестрепетно,
Не терзая кровать,
Потому что, наверное,
Им во сне не приходится
Никого там расстреливать,
Никого убивать.
Над землёю — забвение.
И под мёрзлыми вышками —
Ни заборов с бараками,
Ни собак, ни огней,
Только в душах оставшихся,
Только в памяти выживших
Бесконечные тянутся
Вереницы теней.
Их следы заметаются,
Засыпаются хлопьями,
Льдинок нити небесные
Стелют снежный узор.
Спит земля безмятежная
Под сугробов надгробьями.
Над землёю — забвение,
Над землёю — позор.
(январь 1975 г.)
***
СКРИПКА
Взлететь — и повиснуть, и медленно, медленно падать,
Скользить — напряжённо, бессильно, бессмысленно… Нет:
Усилие крыльев, и — выше, и — свет,
И больше, и кроме — не надо.
Играй меня, скрипка,
Играй меня, скрипка,
Спасай меня, скрипка, от бед.
Смычок, как челнок, по высоким волнам огибает
Мой низенький берег житейских невзгод и удач,
И в море открытое вышел скрипач
И, струны прижав, замирает —
Играй меня, скрипка,
Играй меня, скрипка,
Играй меня, скрипка, и плачь.
Всё выше, всё выше, всё дальше — так что же, так что же?
Вокруг — ничего, никого, только море рябит,
И я, я один к этой скрипке прибит —
Смычок проползает по коже.
Играй меня, скрипка,
Играй меня, скрипка,
Играй меня, скрипка: знобит.
Взлететь — и повиснуть. И тихо, и рушатся снасти.
Взлететь — и застыть — для чего? Для кого тогда я?
На горе, на радость, на вдох бытия,
На силу, на муку, на счастье —
Играй меня, скрипка,
Играй меня, скрипка,
Терзай меня, скрипка моя.
И бьётся в меня, и пронзает меня трепетанье,
Идущее снизу от мёртвых и вечных огней,
И руки взлетают, и звуки тесней —
Всемирная песня молчанья.
Играй меня, скрипка,
Играй меня, скрипка,
Играй меня, скрипка, над ней.
(кажется, февраль 1975)
***
Мы дошли, мы дошли, мы дошли до конца,
До конца, за которым ни труб, ни творца.
Мы дошли, мы дошли, мы дошли до побед,
До побед, от которых спасения нет.
Победили историю — смыли тропу,
Посрамили свободу — расплылись в толпу.
И не больше того, и не дальше того,
В срок умрём и уйдём — ни следа, ничего…
Мы дошли, мы дошли, мы дошли до конца.
И ни с берега вниз, и ни вон от крыльца.
(10 марта 1975)
***
СТИХИ ДЛЯ ДЕТЕЙ
О КОМИТЕТЕ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ
Кто стучится в дверь к тебе
В шляпе на широком лбе?
Это он, это он —
Наш советский КГБ!
Кто нам всем дороже мамы?
Кто на свете самый-самый
Главный в классовой борьбе? —
Наш любимый КГБ!
Если с Планом — дело глухо,
Если в Польше — заваруха,
Если в Грузии — разруха,
Всё равно: хвала судьбе!
Потому что бодрость духа
Охраняет КГБ!
Твёрдость духа, крепость духа
Сохраняет КГБ!
Что за чудо — КГБ!
Чудо-юдо КГБ!
И отсюда, и досюда,
И повсюду — КГБ!
Он везде, где вы живёте:
В поле, в школе, на работе,
В кабинете, в самолёте,
В огороде и в избе,
Даже в космоперелёте
Есть отдельный КГБ!
В каждом взводе, в каждой роте —
Непременный КГБ!
Он и в Африке порой,
Он и в Азии герой!
Потому что все народы
За него стоят горой!
Вот ей-богу: все народы
За него — сплошной горой!
Если где-то в отдаленье
Вдруг — Народное Движенье
(Или просто нападенье —
Племя на́ племя идёт):
КГБ им не даёт
Съесть друг друга без марксизма!
Их путём социализма
Он уверенно ведёт!
Без нажиму, без зажиму
В зубы нужному режиму —
Прогрессивному режиму! —
Что попросят — то даёт.
Будет правильным народ!
Будет массовым в пальбе,
Будет классовым в борьбе!
Потому что над режимом
Самый главный — КГБ!
В том и дело: над режимом
Всех главнее — КГБ!
Сколько нервов, сколько муки,
Сколько ленинской науки,
Сколько мужества в борьбе —
Быть заглавным КГБ!
Самым мудрым, самым главным,
Самым славным КГБ —
Достославным КГБ!
Если где-нибудь писатель,
Иль учёный, иль читатель
Вдруг напишет что-нибудь,
Извратив при этом суть,
КГБ так не оставит:
Всё исправит, всё поправит,
Всё ненужное убавит,
Всё хорошее добавит —
Где страницу, где чуть-чуть,
Чтобы книжку развернуть
С клеветы на верный путь!
(О партийной ли судьбе,
О спортивной ли ходьбе).
Потому что над страницей
(Тут придётся объясниться)
Самый главный — КГБ!
Вы не знали? Над страницей
Тоже главный — КГБ!
Всеисправный КГБ!
Он всегда поддержит в росте:
Пригласит охотно в гости
С разговором для души.
Не обидит, не осудит,
В морду бить тебя не будет!
Скажет: «Есть такие люди —
Продаются за гроши!
Мол, шурши! Мол, подпиши!
Выловим — и не дыши!
А кто умный, тихий будет —
Тот живи и не тужи!»
Станет радостно тебе,
Станет сладостно тебе,
Потому что над душою
Самый главный — КГБ!
Ты живёшь, а над душою —
Всей конторою большою —
Ходит плавный КГБ,
Мудрый, главный КГБ!
Но случись — во тьме ночей,
В зыбком отблеске свечей,
Внутрь тебя из-за границы
Просочится Солженицын! —
Тут уже не до речей:
КГБ найдёт ручей —
У него полно ключей!
Он не будет спать ночей,
Он откроет все страницы,
Всё пришьёт, что и не снится,
Постучится, извинится
И предложит психбольницу —
Славных кащенских врачей!
Там поплачут о тебе,
Похлопочут о тебе!
Потому что над больницей
Тоже главный — КГБ!
Вот ведь как: и над больницей
Самый главный — КГБ!
Самобытный КГБ!
Ну, а если в шум и в гам
Вдруг захочется врагам
В ЦРУ или в Сенате
Повредить нам, помешать нам —
Враг получит по рукам:
Все получат по срока́м!
Все — баптисты, адвентисты,
Солженисты, медведисты*,
Сионисты, пианисты —
Все получат по срокам:
В лагеря — и по рогам**!
Будут раденьки в Мордве***!
Будут гладеньки в Москве!
Потому что над сроками…
Ну-ка, отгадайте сами:
Кто есть главный? — КГБ!
Ну, конечно, над сроками,
Уж над чем, а над сроками
Самый главный — КГБ!
Сверхзаглавный КГБ!
Даже недруги-соседи,
Даже джентльмены и леди,
Даже волки и медведи
Уважают КГБ!
Потому что — знайте, дети,
Что на нашем белом свете,
На советском этом свете
И на всей земной планете
Самый главный — КГБ!
Самый мудрый, самый главный,
Самобытный, самоправный,
Мозгомывный, душедавный,
Сверхдержавный КГБ!
Стародавний КГБ…
Пойте, дети, ваши песни.
Пусть живётся вам чудесней,
Веселее, интересней —
Рвите лютики в траве!
Но не рвитесь за границу,
За партийную страницу,
Не стремитесь уклониться,
В нашей правде усомниться,
А не то вас злой десницей
Схватит страшный КГБ!
Очень страшный КГБ!
Очень жуткий, очень гадкий,
Очень хваткий КГБ,
Скользкий, гладкий КГБ!
И очутитесь, ребятки,
Не в постельке, не в кроватке —
В тёмной пыточной избе…
Не играйте, детки, в прятки
С КГБ.
*Рой Медведев — советский диссидент,
сторонник «демократического социализма».
**Выражение «по рогам» в советские времена
означало ссылку и поражение в правах.
***На территории Мордовской АССР находились
колонии для политзаключённых.
(весна-лето 1975)
***
Ты спроси меня, ты спроси:
Надоела ли мне земля,
Не хочу ль я уйти в моря,
В те края, где такая синь
Открывается с корабля?
Ты спроси меня, ты спроси.
Я отвечу тебе тогда,
Что, мол, ветреная вода
Не дождётся меня носить,
Ибо я и не рвусь туда.
Ты спроси меня, просто так:
Не противна ли мне безбрежность.
Я отвечу тебе: конечно,
Разве нежность — такой пустяк,
Чтоб вода заменила нежность?
Ты спроси меня, хоть сейчас:
Не мираж ли земля иная?
Я отвечу тебе: не знаю,
Никаких я не знаю глаз,
Кроме этих, моя родная.
Но спроси меня, но спроси:
Что есть грустного, что плохого?
Тяжела ли моя подкова?
Я отвечу тебе: грустить
Основания — никакого.
Ты спроси меня, всё спроси.
Где б нелёгкая нас ни носила,
И какая б ни мчала сила —
Я отвечу тебе, ты спроси!
Всё пройдёт, только б ты — спросила.
(лето 1975)
***
ОДИНОЧЕСТВО
Все мы — той ли, другой страны,
Тех ли мест, с тем ли именем-отчеством —
Ради жизни самой должны
Дорожить своим одиночеством.
Близких радуя и любя,
Рядом с ними, на расстоянии —
Уходить от самих себя
Мы не вправе и не в состоянии.
Одиночество — это пай,
Наша доля в земной юдоли.
Ты живой — так давай черпай
Из себя свою силу воли.
И чего уж там — «нету сил»,
И какое там — «неуютно»…
Кто в тоске никогда не выл —
Тот не выживет, абсолютно.
И тогда только жизнь близка
К вероятности быть счастливой,
Когда вычерпана тоска —
Аккуратно, неторопливо,
Как умеет своя рука.
Разве это — не справедливо?
(кажется, 1975)
***
АЛХИМИЯ
Наука — научает,
Искусство — искушает.
Наука — исключает,
Искусство — разрешает.
Фантазии полёт
Рассудком запрещается,
И колесо — вращается,
И человек — живёт.
Но иногда ему
В тиши уединения
Соблазн соединения
Является сквозь тьму.
И человек — погиб
Для быта, для гульбы:
Безумия изгиб —
Знамение судьбы.
И человек не спит,
Забыв еду-питьё:
Он формулой убит,
Гармонией её.
Он красоту нашёл
И ищет в ней ответ.
Сквозь абажура шёлк
На стол струится свет.
Дымит бикфордов шнур,
Всё ближе огонёк,
Всё ярче абажур,
Всё жарче нити строк.
Ещё тома пусты,
Ещё труды не изданы,
Но корчатся листы,
Не читаны, не листаны,
С проклятья наготы
Скользя в объятья истины
Принятьем красоты.
И строчек этажи —
Застывших звуков миги.
Поэмы-чертежи,
Трактаты-миражи,
Тетрадки, папки, книги…
(примерно 1975)
***
ПАРТИЯ
Под небом страны, где не «Таймс» и не «Гардиан»,
Не Лос-Анджело́с, не Мельбу́рн, не Монблан, —
Стук пешек о доску: играется партия —
Великая партия рабочих-крестьян.
Играется партия, где сходятся заживо —
Расходятся замертво, мордой в кювет,
Народная партия, где все против каждого,
Где нет посторонних и мешающих нет.
Где шах — что ни шаг, где фигурки-солдатики
Чеканят размеренные ходы,
Где матом общаются вместо грамматики,
Где фе́рзя штудируются труды.
Где смысл комбинаций немыслимой важности
Наматывают на цитаты ЦК.
На всю на Россию — чудовищной тяжести
Квадратная крашеная доска.
И скачут фигурки и в дымке теряются…
Нет только судьи, ибо кто ж тут — судья?
Ходы повторяются, поколенья сменяются —
Безвыходно длящаяся ничья.
(сентябрь-октябрь 1975)
***
СОНЕТ
Где слишком много молодечества,
Где трубы, марши и цветы,
Там слишком мало человечества —
Всё больше лошади, хвосты.
Где слишком возгласы густы —
Там слишком в силе людоведчество,
Где слишком плотное отечество —
Там слишком морды нечисты.
И я боюсь, и бойся ты,
И все, не сжёгшие мосты
К очеловеченью, кто может…
От хрипоты до дурноты,
От Африки до Воркуты —
Везде одно, одно и то же…
(октябрь 1975 г.)
***
НАЦИЯ
Если морем течёт демонстрация,
Льётся праздничное мумиё —
Это значит: единая нация
Раскрывает единство своё.
Если бурная плещет овация,
Стоном длится волнующий миг —
Это значит: великая нация
Величает великих своих.
Если громом гремит: «Провокация!»,
Если гневом пылают статьи —
Это значит: железная нация
Обнажает железки свои.
(октябрь 1975 г.)
***
СЧАСТЬЕ
Был бы майором, замполитом,
Когда б не стал космополитом,
Служил бы, партию любя,
Когда б не выперли тебя.
И вот ты — там, и можешь сметь,
И быть собой, и шляться где-то…
Какое счастье — не иметь
Ни паспорта, ни партбилета.
(октябрь 1975 г.)
***
ПОСЛЕ ПУШКИНА
Прошли сто лет и полстолетья,
Трёх революций времена,
И две войны, и шьётся третья —
Не прорастают семена.
Что не взошли, то не взошли…
Всё той же, видимо, породы
Пасутся мирные народы
На тех же пастбищах Земли.
(октябрь 1975 г.)
***
По месту жительства — прописывать,
По месту выпаса — жевать,
По месту писарства — пописывать,
По месту мысли — познавать…
По месту, милые, по месту!
Не страшно ж постареть во мгле,
Привязанными не к Земле,
А к гнёздышку в тепле, к насесту.
(30 октября 1975 г.)
***
ФИЛОСОФИЯ
Мы на субботниках не ропщем,
Шагаем в ритмах трудовых,
Поскольку каждый из живых —
Особенное во всеобщем.
Как в океане слой воды
Сам по себе и ни туды,
И ни сюды: непроходимость!
Как учат Гегеля труды —
Всё движется в необходимость.
И мы по праздникам поём,
Поскольку власть осознаём
Всеобщего над единичным.
Страшны не розги, не узда,
Страх — выпасть просто из гнезда.
И нас пасут хлыстом привычным.
(5 ноября 1975 г.)
***
ПРОСТОЙ НАРОД
Простой трудящийся народ
Шампань-коблеров не берёт —
Простой трудящийся народ
Пьёт просто водку.
И на закате ввечеру
Рифмует с ней не фуа-гру
И не зернистую икру,
А чистую селёдку.
Простой народ не чтит букет.
Не потому, что денег нет,
Не потому, что знаний нет,
Как веселиться.
Пьём не затем, чтоб быть милей,
Или смелей, иль веселей,
Не чтоб под тосты лить елей,
А чтоб напиться.
(ноябрь 1975)
***
О МИРОЗДАНИИ
Мы думали: снег тает в марте,
Лист падает до ноября…
Какое там! Узрел Пиккарди,
Что ввинчивается Земля!
Мы думали: купить портвейну,
Да мяса бы к столу найти…
Так нет же вот: взбрело Эйнштейну
Свет с массою соотнести!
Ах, музыка ума, темна ты.
Нам сущего понятий пух —
Что Гаусса координаты
Ползущему по ним клопу.
(6 ноября 1975)
***
И всё-таки, всё-таки, всё-таки нету
Ни выси полёту, ни рыси поэту.
Вся музыка мира, вся мудрость веков —
Под гусеницами броневиков.
(10 ноября 1975 г.)
***
ПРИМИТИВ
Когда заезженный мотив
Визжит весь день напропалую,
Я не ропщу, не протестую,
Я понимаю: примитив.
Когда в свирепости ретив,
Несёт начальник матерщину,
Я не хочу искать причину,
Поскольку знаю: примитив.
Когда сплочённый коллектив
Сплочённо тянется к упряжке,
Зачем справляться по бумажке,
Когда всё ясно: примитив?
Чего роптать, страны сыны?
Страшны нам бури? — Не страшны:
Есть доблести зело живучи!
Когда на мир нахлынут тучи
И нападёт всеобщий тиф,
Последним сдохнет примитив.
(ноябрь 1975)
***
ДИАЛЕКТИКА
Как это часто наблюдалось…
Взрывался мир — и всё кидалось
По сторонам. А между тем —
Куда идти? К чему стремиться?
И вырастали чьи-то лица —
На радость всем.
Слова просты, остры, как бритвы —
Как не рвануть за ними в битвы?
В бросок штыки — как взмах руки!
Шли напролом, сквозь все барьеры —
Большущей веры Робеспьеры —
Большевики!
Как сабли весело блистали,
Как лихо головы слетали —
Да здравствует простой народ!
Пусть брызжет кровь до небосвода,
Не наша ж кровь — врагов народа!
А враг — он вот!
Есть в нас бесценная идея,
Что с целью победить злодея
Злодеем побывать — не грех.
Есть логика террор принявших:
Сперва — чужих, затем — не внявших,
А там уж — всех.
И весь тот путь, как на ладони:
Чем беспардонней — тем бездонней,
Тем гибельней, чем жарче страсть.
И уплотнялось иго страха,
Над плахой воздвигалась плаха
И крепла власть.
Не по Вьетнаму, не по Чили
Мы диалектику учили.
Живём себе, жужжим, народ…
За чаем — хрипота от спора:
Нет — термидора без террора?
Или — наоборот?
(сентябрь 1975 - март 1976 г.)
***
Когда средь мяса человечьего
Возникнет кто-нибудь живой,
Его клеймят: «Антисоветчина!»
И бьют об стену головой.
И гимназисточки зелёные
Слезой не затуманят взгляд:
Досрочно жизнью умудрённые,
Бочком пройдут, прошелестят.
Зато растут рекорды лыжные,
Зато всё бегаем быстрей!
Какие мускулы подвижные,
Прыжки какие вратарей!
Наверно, в том и правда давняя,
Наверно, то и хорошо,
Что человек, по Чарльзу Дарвину,
От обезьян произошёл.
(март 1976 г.)
***
СОН
Есть сон один, наш вечный сон,
Он бесконечно отражён
Во всех мозгах, на все умы:
Нам снится, что проснулись мы.
(март 1976 г.)
***
ЧАСЫ
Усмехаются ночи в седые усы,
Опадают цветы, расцветает рассвет,
Кто-то жив, кто-то умер. И только часы
Всё идут и идут вереницею лет.
Где-то мерным песком через узкую щель,
Где-то гирей чугунной на длинных цепях —
Они падают, но чья-то властная цель
Заставляет их падать и падать опять.
А тем временем где-то идут корабли,
А тем временем где-то и кто-то живёт,
И история нашей планеты Земли
По безбрежному морю прилежно плывёт.
Сто веков позади, сто веков впереди…
Проклинают часы свою злую напасть
И всё падают, падают в каждой груди,
Понимая, что нет у них шанса упасть.
(Осень 1976)
***
Мы уважаем дураков,
Ценя в них скромность и усердье.
Мы понимаем: мир таков —
И не хотим им ранней смерти.
Пускай живут и свет не тушат,
Пусть лезут даже в хрестоматию.
Но сохрани нас, божья матерь,
От дураков, что лезут в душу.
(видимо, 1977)
***
ВАРИАЦИИ НА ТЕМУ РАЗГРОМА
ПОЛЬСКОЙ «СОЛИДАРНОСТИ»
1.
Отменены: профсоюзы, собрания.
Запрещены: забастовки, воззвания,
Письма, протесты, статьи, демонстрации —
Нормализация.
Профактивисты, студенты — посажены.
Трудоконфликты — надёжно улажены.
Армия движется ровно и стройно —
В Польше спокойно.
Дикторы в форме читают инструкции:
Нужно налаживать выпуск продукции.
Дворник счищает замёрзшую кровь —
Мир и любовь.
2.
Собственно, чем же плоха диктатура?
Не обязательно гибнет культура.
Музы не гибнут, и песня струится —
Гибнут отдельные лица.
Собственно, чем не хорош коммунизм?
Дышит единый легко организм —
Тысячедушное тело
Делает нужное дело.
Собственно, чем не по нраву расстрел?
Грамотный способ ведения дел,
Если важна дисциплина —
Внятно, наглядно, недлинно.
Собственно, чем же эпоха плоха?
Властвуй, как хочешь, — и нету греха.
Гладь свой народ, хоть зубами грызя:
Вмешиваться — нельзя.
3.
Польша, зажата в мёрзлых тисках,
Польша, твой голос бьётся в висках,
Смята, распята у всех на глазах —
Польша, ты снова в слезах.
Как мы твоей восхищались судьбой,
Как мы искали ответа с тобой,
Карту сжимая до боли в суставах —
Гданьск, Катовице, Варшава!
Как мы молились на светлый проём
В существовании мёртвом своём,
Перемещая мечту за бугор —
Куронь*, Валенса**, КОС-КОР***…
Кончен ответ, закатилась заря
В ночь на тринадцатое декабря
Выползом в блиц телетайпный
Хари полиции тайной.
Лишь долетело к нам, нерв ободрав,
Эхо расстрелов, разгромов, расправ.
Жизнь и свобода — что больше?
Польша, бессильная Польша…
Что же нам делать, глотая быльё,
Кроме как тешить бессилье своё,
Кроме как стискивать зубы,
Слушая зычные трубы.
*Яцек Куронь — один из лидеров польской антикоммунистической
оппозиции в эпоху «Солидарности».
**Лех Валенса — польский рабочий-электрик, лидер «Солидарности».
***КОС-КОР (Комитет общественной самообороны и Комитет защиты рабочих) —
польская правозащитная организация в эпоху «Солидарности».
(конец декабря 1981)
***
ЯРУЗЕЛЬСКИЙ
Сомкнулись с скрежетом тиски,
Задушен Щецин, Краков.
Вот он — блестят его очки —
Палач поляков.
Те, кто под пулей умирал
В счёт «братской дружбы»,
Тебя запомнят, генерал
Жандармской службы.
И те, кто в карцере нашёл
Свою обитель,
Тебя запомнят хорошо,
«Страны спаситель».
Запомнят пыточный уют
Казённых комнат,
Борзых твоих тонтон-макут
Следы — запомнят.
И танков слаженный напор
На мерзкой вахте,
И всех расстрелянных в упор
В силезской шахте.
И злобы выхаркнутый ком
В лицо культуре:
Профе́ссора — под сапогом,
Солдата — в шкуре.
Да не обманет небеса
Великолепье
Погон сторожевого пса
С советской цепью!
Цепь — временно, шерсть — навсегда,
Навек и дольше.
Костюшки вечная звезда
Горит над Польшей.
(декабрь-январь 1981/82)
***
СТИШОК, ТАК И НЕ ПРОЧИТАННЫЙ
СО СЦЕНЫ УНИВЕРСИТЕТСКОГО ДК
Я обожаю Геофак.
И для меня с годами ясно:
Всё, чем мы жили здесь — прекрасно,
И это правда, это факт.
Я обожаю те года,
Когда мы пели и плясали.
Всё это было в этом зале,
Мы были счастливы тогда.
Я обожаю этот зал,
Влюблённый в музыку и в грацию,
Всегда готовый на овацию,
Чтоб я ни спел и ни сказал.
Я обожаю вас, друзья,
Глаз ваших ласковые блюдца.
Как грустно, что сюда вернуться
Уже нельзя.
(конец 1980-х)
АРКАДИЙ ПОПОВ:
А вот мои студенческие стишки, которые не попали в предыдущую "серию" (где тоже были стихи времён студенчества). Эти были в другой тетрадке, более старой и задрипанной. И когда я её вдруг недавно обнаружил - такая радость, пахнуло таким родным, но уже почти забытым!
Конечно, это не первые мои опыты, первые были ещё в школьные годы. А тут я уже большой - уже студент! Поэтому и подходить к этим моим писаниям надлежит уже со всей строгостью!
СТИХИ СТУДЕНЧЕСКИХ ЛЕТ
(1967 — 1972 гг.)
ТРИ МЫСЛИ
Какая мысль больней всего —
Из тех, что ночью, протестуя,
Нас бьют об стену головой?
Та мысль, что мы живём впустую.
Какая мысль, как злейший враг,
Нас жжёт, преследует и травит?
Та мысль, что сделано не так
И ничего нельзя поправить.
Но есть и мысль страшнее мук,
Перед которой мы немеем:
Мысль, что когда-нибудь мы вдруг
Без этих мыслей жить сумеем.
***
СВЯТАЯ ЛОЖЬ
Когда нас правда угнетает
Так, что вот-вот — и ты умрёшь,
Когда в нас вера молча тает —
К нам добрым ангелом слетает
Святая ложь.
Она садится к нам на плечи
И, гладя бархатным крылом,
Так умилительно лепечет
Об удивительно незлом.
Она нежна и сердобольна,
Она царица наших грёз.
И сердце врёт и врёт невольно,
И потихоньку слепнет мозг.
И жизнь становится легка,
И жизнь — не жизнь, а просто чудо.
Вокруг, неведомо откуда,
Вдруг вырастают облака
И всё скрывают — страхи, муки,
Больных признаний острый нож…
Мы принимаем нашу ложь,
Целуем ангельские руки.
И с каждым вздохом, с каждым часом
Всё тонем, тонем в облаках,
Как тонет в призраках несчастный,
От жажды гибнущий в песках.
Ему мерещатся колодцы,
В которых плещется вода…
Но он, наверно, не проснётся.
Мы — просыпаемся всегда.
Мы и не ждали пробужденья,
А пробужденье — налицо.
И время, сжавшись от презренья,
В лицо нам — истину свинцом.
И ложь, не требуя оплаты
За благородные труды,
Расправит крылья виновато
И — прочь, подальше от беды.
А нам — удариться в рыданья?
Что мы тогда ей шепчем вслед?
Неужто шепчем «До свиданья!
До новой встречи на Земле»?
***
О ДЕМАГОГАХ
Я демагогов видел многих:
И флегматичных, и живых,
И снисходительных, и строгих,
Но я встречал и деловых.
Их лозунг: «Хватит демагогий!
К делам!» — и по столу рукой.
Вот унести попробуй ноги
От демагогии такой.
***
ПЫЛЬ
Пыль тихо садится на стены и крыши,
На землю, на окна, на сад и на лес.
Никто и не видит, никто и не слышит,
Как пыль опускается из-под небес.
Как будто всё чисто… Одни только дети
Глазища таращат и тычут рукой:
«Глядите, глядите, пыль в воздухе светит!»
«И вовсе не пыль — это воздух такой!»
О, мудрые дети! И всё им известно,
И всё они видят — и мучают нас.
Что толку учиться нам истине, если
Устами младенцев глаголет она?
Мы пыль узнаём, лишь когда её вихри
Плеснут нам в лицо, забивают глаза.
Как сядет — мы вытрем, а в общем — привыкли.
Вы скажете, надо бороться? Я — за.
Но может, как раз-то от пыльного вкуса
Мы так задыхаемся все, что рукой
Хватаясь за воздух, бежим — и к искусству,
К природе, к любви припадаем щекой?
Быть может, обязаны, грешные люди,
Мы пыли и счастьем, и просто житьём?
О, как мы клянём её, как её судим!
А всё-таки — дышим. Вдыхаем и пьём.
Идём, спотыкаясь, бежим в напряженье,
И тем и живём, что сжимаем виски.
Как свет не приходит на землю без тени —
Так счастье не бродит без пыльной тоски.
А пыль всё летит, её столько на свете!
И нет на неё ни огня, ни меча.
Вы видите пыль эту? Кто мне ответит?
Ну, дети… Им весело — вот и кричат.
***
МУЗЫКА БАХА
Наша жизнь до предела наполнена шумом.
Всё грохочет, клокочет, свища и звоня.
Убежать от него и пытаться не думай,
Даже ночи пропитаны скрежетом дня.
Как тяжёлые сны, как чугунные цепи,
Он нас душит, сковав по рукам и ногам, —
Этот страха страшней, этот смерти нелепей,
Этот ноющий, воющий, лающий гам.
Только всё-таки чудо на свете бывает,
Только всё-таки гаснет и тает беда,
Когда музыка Баха, вздохнув, оживает —
Удивительно тихо бывает тогда.
В это время на всей нашей шумной планете
Замолкают все трубы, что грозно трубят,
Застывают все губы и всё, что на свете, —
В это время мы слушаем только себя.
Каждый — в меру свою, каждый — в силу свою…
Но все вместе мы слушаем что-то такое,
Что даёт нам понять: мы стоим на краю
Перед вечностью — перед Небесной Рекою.
***
Какая светлая ночь за окном…
Застыли в строгом молчанье дома.
Как будто матовым белым стеклом
Своё сиянье прикрыла зима.
В такие ночи стоит тишина.
Я знаю: стоит мне тоже застыть —
И можно слышать, как в звёздах густых
О небо мёрзлое трётся луна.
А на деревьях какие цветы!
Ни дать ни взять — голубые кристаллы,
На сто веков от святых пьедесталов,
На сто шагов от людской суеты.
В такую ночь отдыхает Земля
От развлечений дневных приключений,
И хорошо, что на снежных полях
Нигде не видно и признака тени.
Какая ночь — красота и уют.
Тут надо видеть, тут зренье да зренье!
А я стою, я стою, я стою,
Как будто где-то в другом измеренье.
Как будто сам я теряюсь во мгле
И всё стараюсь, пытаюсь заметить
Не то небесное в этой земле,
Не то земное на этой планете.
Поднять бы, что ли, стаканчик с вином —
Пускай оно хоть за нас поискрится!
Какая светлая ночь за окном,
Как не умеем мы ей покориться…
***
Я говорил ей, щурясь от огня —
Она молчала, слушала меня.
Я говорил, шутил, немножко глуп —
Она смеялась краешками губ.
Я говорил о песнях, о ночах,
О кораблях, о воске на свечах.
Я был влюблён, я облаком летел.
Что я смешон, и думать не хотел.
Я ждал ответа… А она ждала,
Чтоб я умолк и чтоб она ушла.
***
У Листа есть такой этюд,
Там он писал рукой своею:
«Играть быстрей», «Быстрее тут»,
«Быстрей», «Быстрей», «Ещё быстрее».
И наконец — о муки Листа!
О песня бешеной игре! —
Стоит: «Играть как можно быстро!»
И далее: «Ещё быстрей».
Вот так и нам, таким учёным
По части супер-скоростей —
Уж кажется: куда ж ещё нам?
А надо вот — ещё быстрей.
***
ЕЛИСЕЕВСКИЙ МАГАЗИН
Иду. Привычные, мелькают
Витрины. И — о боже! — чей,
Чей это замок так сверкает
Роскошным пламенем свечей?
Так важен, так богат чертовски!
Высок, красив, как на листе,
От люстр и до зеркальных стен
Неописуемо московский!
Вхожу и в людях утопаю.
Все щупают его дары,
Все исступлённо покупают
Колбасы, вина, хлеб, сыры.
А он, раздавшийся, как кружка,
Всем валит — любо посмотреть!
Да ведь и к скольким же пирушкам
Он поставлял исправно снедь!
Его послушать — рассказал бы
О многом, бывшем и былом:
О фейерверках — и о залпах,
О жалком — и об удалом.
Шагали дни, шатались вехи,
Шла жизнь — он не бежал за ней,
Он годы щёлкал, как орехи,
И дожил вот до наших дней.
Кругом всё новые огни,
Кругом всё выше небоскрёбы,
А он плевал на всех на них,
Уничтожающе особый.
Всё так же яркий и цветной,
Ничуть лукавством не иссякший:
Клиент как будто б и иной —
А кошелёк пустеет так же.
И я не знаю, что за нежность
Меня качает так легко,
Как не качнёт уж на Тверской,
Как не качнёт уж на Манежной.
И разве где-нибудь ещё —
На Разгуляе, на Арбате —
Вот так же тронет за плечо
Москва купцов, трактиров, ятей.
Что в нас живёт от той Москвы?
Куприн, быть может, Гиляровский…
Снимаю шапку с головы
Перед историей московской.
***
ВОСХОЖДЕНИЕ
Вы увлеклись. Как всадник, мчится
Жизнь ваша, сказочно вольна…
Попробуйте остановиться,
Попридержите скакуна.
Остановитесь где-нибудь
В долине горного молчанья —
Там, где находит окончанье
Привычный вам равнинный путь.
Остановитесь. Всё равно
Придётся вам остановиться:
Мечта хотела бы быть птицей,
Но ей не многое дано.
Пусть ляжет вечер — синий атом
Земной молекулы огней;
Пусть вам отсветится закатом
Напоминание о дне.
И звёзды выйдут над долиной…
Тогда, коня поцеловав,
Спешитесь — и неторопливо
Идите вверх на перевал.
Идите. Ночь не будет скучной,
Подъём не лёгок, что скрывать.
Не надрывайтесь, вам не нужно:
Не торопитесь уставать.
Идите, ветки осторожно,
Отодвигая впереди.
Скрип придорожный, крик тревожный
Пусть не смущают вас в пути.
То шутят горы — что бояться?
Так шутим иногда и мы,
Когда нам некуда деваться
От неизвестности и тьмы.
Но вы идите — вы хотели.
А раздвоится вдруг тропа —
Идите той, что ближе к цели
Ведёт: к чему вам отступать?
Она, конечно, явно круче,
И нету сил у вас. Но вы
Ведь не страдаете падучей?
Так выкиньте из головы
Все ваши охи, ваши вздохи,
Страданий бурный фейерверк.
Вы только отрывайте ноги —
Идите. Но идите вверх.
И хоть не подвиг совершили,
Но всё ж заслуженно вполне
Вы доберётесь до вершины,
И это будет, как во сне.
Вас встретит ветер у порога,
И ночь попятится волной,
И покачнётся шар земной!
И вы присядете немного.
И вы почувствуете здесь,
Что вздор — о вечном разговоры,
Когда кругом такие горы,
Что только лезть ещё да лезть!
А мир — он вот, и он опознан,
И что с того, что не решён?
Вы улыбнётесь горным звёздам,
И пусть вам будет хорошо.
***
НОКТЮРН
Ночь опустилась, задёрнула шторы.
Отсуетившись, ушли на покой
Те, что житейские двигали горы —
Словом ли, делом ли, мыслью какой.
Всё, чем наполнены были тревоги —
Где как работают, где что едят —
Сброшено. Души подводят итоги
И засыпают под шёпот дождя.
Ночь опустилась. По серому ряду
Мокрых домов угасают огни.
Можно смотреть и смотреть до упаду,
Как постепенно редеют они,
Как растворяются благополучно,
Как заменяются мраком глухим.
Окна созвездьями, окна поштучно
Гаснут беззвучно одно за другим.
Ночь опустилась. И хочешь не хочешь —
Надо мириться с её тишиной.
Ночь накатилась, и нечего ночью
Ждать откровений из жизни дневной.
Страсти, старания, переживания —
Всё неуместно в двенадцать часов.
Полночь и дождь… Ни тебе расставания,
Ни уставания от голосов.
Дождь — по домам, по асфальту, по лужам,
Дождь — по намокшей, продрогшей земле,
Грустен и добр, как нетронутый ужин,
Стынущий ночью на спящем столе.
Спят этажи под дождя пеленою,
Спит тротуар под фонарным огнём.
Улицы-улицы, чудо ночное…
Улицы спят, они заняты сном.
***
ЛАМПА
Вы никогда не замечали?
В настольной лампе есть черта:
Храня в себе свои печали,
Она совсем не так проста.
Она в лучах, как в дыме, тает,
Не то дремля, не то скорбя,
И освещая, оставляет
Немного света про себя.
Что снится ей, кто её манит —
Она не скажет никогда.
За занавесками в тумане
Плывут ночные города.
Она молчит, чуть-чуть застыла,
Чуть-чуть подчёркнуто пряма.
Она ведь всё-таки светило,
И это надо понимать!
Но иногда, боюсь признаться,
Вдруг встрепенётся вся она,
Как будто хочет оторваться —
Прочь от стола, от стен, от сна.
Вся изогнётся к синей раме
Так, словно тянется к душе.
И свет её дрожит уже,
Горит глубинным мирами.
И — удивительное дело! —
Я слышу стон, я слышу крик:
Ещё бы миг — и улетела!
Ещё бы миг, всего лишь миг!
И — камнем вниз. И звёздных арок
Над головою небосвод.
А свет по-прежнему так ярок,
А свет по-прежнему плывёт.
И я сижу, листы роняю,
Сижу, боюсь поднять глаза…
Ты плачешь, девочка, я знаю.
Что я могу тебе сказать?
***
Мы забываем старых друзей.
Так это просто бывает и скучно.
Мы забываем старых друзей
Непроизвольно и простодушно.
Письма почтовые долго идут,
Всё через годы да воды глубокие…
Как-то не верится даже, что ждут
Нас наши близкие, наши далёкие.
А вот когда наступает беда,
А вот когда нам вдруг некуда деться,
Мы вспоминаем, что есть города
Нами давно позабытого детства.
Мы вспоминаем: ведь были друзья,
Были друзья — и никто был не нужен!
Мы замечаем, что новые хуже —
И потолковать с ними толком нельзя.
Нам бы вернуть наши прошлые звёзды,
Нам бы вернуться под звёзды тех лет!
Поздно, конечно. А если б не поздно?
Мы бы вернулись? Наверное, нет.
И потому, что друзья изменились,
И потому, что мы сами в пути.
Как бы нам прежние звёзды ни снились,
Наши надежды бегут впереди.
Только вот памяти тяжкое бремя
Воспоминаньями гонит к грозе…
Мы забываем старых друзей —
Что ж тут такого? Всему своё время!
Что ж мы всё мучимся, не уставая!
Подлая память, пыльный музей…
Мы забываем старых друзей,
А они в нас живут — и не забывают.
***
«ГАДАЛКА» ВРУБЕЛЯ
Ковры тяжёлые печальны,
Цвета неяркие одежд,
Глаза, уставшие от тайны
Чужих желаний и надежд, —
В них ни надрыва, ни смятенья.
Но будто в неземной тоске
Браслета тусклые каменья
Поблёскивают на руке.
Но взгляд твой необыкновенный —
Секрет бесценного холста…
Но с трёх сторон — глухие стены,
С четвёртой — рама, пустота…
Где те нездешние закаты,
Что манят вдаль тебя, скажи?
Молчат разложенные карты,
Молчат, устали ворожить.
Тузы и дамы, трефы, пики…
Что — пики с их любой судьбой?
Что эти краски, блёстки, блики?
Что это всё — перед тобой…
***
Между нами всё — тишь.
Где-то что-то теряется в сумерках.
Я молчу, ты молчишь,
Всё пристойно, всё мило, всё умненько.
Всё, как в доброй стране —
Ни волнения нам, ни мучения.
Только хочется мне,
Ах, как хочется мне возмущения.
Но в костре-мятеже
Я не вспыхну, тебе во внимание —
Я поджарен уже
На коптящем огне понимания.
***
СНЕЖНЫЙ ДИАЛОГ
Больно обиженный, плохо утешенный,
Я надеваю пальто, выхожу.
Снежная ночь. Даже небо заснежено.
Зимняя ночь. Я иду, я дрожу.
Я виноват — но не врал и не подличал.
Я виноват — а иначе не мог.
Снежная ночь, на душе моей облачно,
Белая ночь, я от боли промок.
Ночь увивается, ночь порывается
Что-то сказать мне, шепнуть на бегу.
Всё, ну конечно же, всё забывается!
Я понимаю — забыть не могу.
Я виноват! Хлопья в нити свиваются,
Ветром взвиваются, катятся прочь.
Ночь разрывается, ночь надрывается,
Хочет, старается как-то помочь.
Я виноват! — «Ничего, образуется».
Я виноват! — «Ничего, всё прошло».
Ночь моя, снежная, ночь моя, умница,
Ты понимаешь, как мне тяжело.
Ты понимаешь… Да стоит ли маяться,
Стоит ли мучиться — мне не помочь.
Нити то крутятся, то обрываются.
Не забывается… Не забывается…
Снежными хлопьями грусть одевается,
Нежными «…ается» кается ночь.
***
МОЯ НИТЬ
За что мне жизнь благодарить?
За то, что жив не как придётся,
За то, что вьётся, вьётся, вьётся
Мне помогающая нить.
А что за нить? А нить — в печали,
В погоде, в радостях, в стихах.
Поскольку мы не одичали —
Постольку вьётся нить в руках.
Из года в год — всё вьётся, вьётся…
Кругом и грязь, и непролазь —
Она скользит себе да трётся,
Пусть трётся, только б не рвалась.
Занять чужую — извините,
За это в угол да плетьми.
Я сам вяжу её из нитей,
Что мне протягивает мир.
Я жизни каждую страницу
Сплетаю сам, всё больше сам,
Чтоб в яму в связке не свалиться,
Подобно Брейгеля слепцам.
***
ЧИТАЯ ЭДГАРА ПО
В шорохе книжных листиков,
Будто на дно колодца —
Мистика, мистика, мистика
Липким кошмаром льётся.
Что это за наваждение?
Въявь это или во сне?
Тихие привидения
Двигаются ко мне.
Смотрят глазами туманными,
Пронзительнее огня.
Странно мне, странно мне, странно мне:
Зачем это для меня?
Зачем мне — то свет, то тени?
Зачем мне — то жар, то лёд?
Я втягиваюсь в ощущений
Болезненный хоровод.
Всё пьяней извиваются ужасы,
И музыка всё капризней.
Кружатся, кружатся, кружатся
Маски смертей и жизней.
И я вспоминаю что-то
И вспомнить никак не могу,
Как будто тревожная нота
Застыла в моём мозгу.
Как будто мне что-то обещано,
Как будто… И вдруг, звеня,
Дикая боль, как трещина,
Взламывает меня.
И щепочки, как от поленьев,
Прыгают по столам.
Я падаю на колени,
Расколотый пополам.
И перед глазами кружатся
Здания из огня.
Всё рушится, рушится, рушится
И погребает меня.
И сквозь сознания омут,
Где уже не видать ни зги,
Как по пустому дому,
Вышагивают шаги…
***
Надо пенье любить в словах,
Отпуская их в путь, как птиц.
Слишком мудрая голова
Не падёт перед музой ниц.
Слишком умная в теле душа
Не сумеет уйти в полёт.
Тем и музыка хороша,
Что не умствует, а поёт.