Пётр был самым лучшим соседом из тех, что мне доставались за всю мою жизнь. Это был законченный флегмат. Всё свободное время он лежал на провисшей пружинной кровати и читал книги. Говорил крайне редко, только по делу, и очень тихим голосом. Однажды Лёня Турыкин предложил ему поиграть в тарелочку фрисби. Пётр отказался. Лёня пригрозил, что привяжет того к кровати. Пётр поленился возражать. Когда Лёня прикрутил его к койке альпинистским троссом, Пётр вежливо попросил привязать ему книжку так, чтобы он мог перелистывать страницы языком.

Иногда Пётр проводил с нами краткую антисоветскую политинформацию. Делал прогнозы на будущее. Все они в точности сбылись. Поэтому много лет спустя, я всегда делал погромче радио, когда слышал тихий голос Петра. Тот работал аналитиком Фонда Карнеги и рассказывал о либерализме и общечеловеческих ценностях, европейском выборе России, а также необходимости совершенствовать демократию и развивать гражданское общество. Однажды, услышав голос Петра, я не смог поверить свои ушам. С несвойственным ему металлом в голосе, тот бодро вещал о необходимости укрепления оборонного комплекса, превращения обычной демократии в суверенную, а также о том, что у России есть только два союзника – её армия и флот. В конце передачи сообщили, что своими мыслями с радиослушателями поделился профессор Института международных отношений Пикаев. На очередной встрече выпускников я подсел к Петру, поздравил с новым назначением, а затем поинтересовался причиной трансформации его политических взглядов. «Это говорю не я, а моя говорящая голова», - сказал Пётр, наполняя фужер. Потом посоветовал мне меньше слушать радио и смотреть телевизор. Последний совет Пётр мог бы мне и не давать. Лет двадцать назад я перестал платить за коллективную антенну и мне обрезали кабель. Меня заела жаба терять стольник в месяц. Моя первая жена Катя любила повторять: «Твои многочисленные недостатки я могу тебе простить за твоё единственное достоинство. Ты – жадный»

Вскоре Петра нашли мёртвым в его квартире на Мальте. Дверь была заперта изнутри. Основная версия – несчастный случай.

Другой мой сосед и друг Леонид Турыкин внешне являл прямую противоположность рафинированному профессорскому сыну Петру. Лёня решил олицетворять дикое, природное, крестьянское начало. С вызовом носил кирзовые сапоги с портянками. Сняв сапог любовно осматривал ножные мозоли, а затем поучал окружающих: «Перематывая портянку, ты оздоравливаешь микроклимат своего сапога». Роль почтальона Печкина давалась Лёне трудно, так как с крестьянским бытом он был знаком только дистанционно. Его мама была врачом-офтальмологом, а отец – геологом. Сам Лёня закончил элитную сороковую школу с преподаванием предметов на английском языке.

Стремление Леонида быть ближе к народу не противоречило моим нравственным установкам и поэтому мы быстро проложили дорогу наверх холма, к пчеловодческому техникуму. Учащихся там девушек называли «пчёлками». Пчёлки охотно угощали нас мёдом. Причём, в прямом смысле этого слова.

Лёня хорошо рисовал, хотя никогда не учился этому. Особенно ему удавались шаржи. Когда началась компания по выбору Геи, он самозабвенно готовил агитационные материалы с портретами Коли Юдина, Вани Гачика и Алексея Кирилюка по кличке «Борода». Под раздачу попали также Андрей Кобяков (Бяков-младший) и Алёша Трепнау (Брау), которые хотя и не были зарегистрированными кандидатами, но всё равно стали героями плаката: «И Брау, и Бяков – обеи, Пригодны для звания Геи». Стоит ли говорить, что всех этих абсолютно ни в чём не повинных студентов художник изобразил в самом неприглядном виде. Теперь это назвали бы чёрным пиаром.

Недавно я встретил Андрея Кобякова. Участие в тогдашних выборах повлияло на его дальнейшую судьбу. Из его визитной карточки я понял, что он профессионально занимается политикой и даже возглавляет целое учреждение под названием, если не ошибаюсь, «Институт прогрессивного консерватизма».

Непосвящённому читателю сообщу, что сатинские геи не имели ничего общего с людьми нетрадиционной ориентации. Гея – богиня земли. А вся компания по её выбору – весёлая студенческая игра в политические выборы в отсутствие выборов настоящих.

В отличии от Турыкина я предпочитал белый пиар и согласовывал тексты с кандидатами. Так однажды кандидат в Геи Коля Юдин (Колюня), популярность которого была близка к популярности Грудинина, попросил меня сочинить ему текст, превозносящий его и одновременно порочащий фаворита предвыборной гонки Кирилюка. Колюня был хорошо известен в театральных кругах Москвы как умелый спекулянт дефицитными билетами. Через минуту текст был готов:

Знают Колюню Таганка и Бронка
Неужто его обойдёт Бородёнка?!

Лозунг повесили напротив изображения Бороды в майке "Олимпиада-80". Такая майка отображала почвенническую сущность этого кандидата. Он шёл от национально-патриотических сил. Колюня же позиционировал себя как западник. Его изображали в майке с британским Юнион Джеком и за ним стоял праволиберальный электорат.

Противная сторона отвечала своими лозунгами:

Победы нет ушастому Колюне
Мы всё равно Колюню переплюнем

По ночам над лагерем неслись вопли: "Хочу Шаргай!" - так звали ещё одну кандидатку, по популярности равную Ксении Собчак.

Наши предвыборные усилия закончились ничем. Мы не смогли переломить ход выборов и продвинуть нашего кандидата Колюню, несмотря на то, что в последний момент он создал предвыборный блок с леволиберальным Ваней Гачиком, политические убеждения которого были близки к взглядам позднего Явлинского. Геем стал Кирилюк. Лагерь наполнился ликованием и воплями «Гей, гей Борода». В наши время такие крики звучали бы более, чем странно.

Четвёртым жильцом нашей палатки был Костя Кузяев или попросту Казя. Это был очень одарённый человек, писавший и иллюстрировавший рукописные книги. Казя мог быть весьма саркастичен. Он хорошо говорил по-английски, любил группу «Пинк Флойд» и страдал, когда по радио передавали песни в исполнении Валерия Леонтьева. Казя был убеждённым пацифистом, и я очень удивился узнав, что он происходит из военной семьи.

Пойма реки Протвы была местом ночного времяпровождения. В этом таинственном слове слышались отзвуки слов «поймать», «поить» и «поиметь». Причём поймать и поиметь можно было не только кого-то или что-то. Нередко приходилось быть пойманному самому. Ловил студентов огромный и страшный преподаватель Христофоров, которому были известны все дырки в заборе. Из двухсот студентов нашего курса ночью на пойму не ходили лишь трое. Двое из них – Казя и Пётр – жили в нашей палатке. На пойму им ходить было лень. Третьим был Шамиль Имамитдинов. На пойму он не ходил, так это официально было запрещено.

На улице стоял олимпийский 1980-й год. В связи с этим, практику нашу передвинули так, чтобы мы не болтались по олимпийской Москве и не портили её праздничный вид. Коля Юдин решил провести одиночную акцию протеста против этого неправомерного решения. Он отправился в столицу в ужасающем брезентовом балахоне, из тех, в каких обычно рисуют смерть с косой. При этом паспорт с московской пропиской и студенческий билет были у него в полном порядке. Его останавливали у каждого столба, но в Москву пропустили.

Много лет спустя, я задумался, что, кроме приятного общения с друзьями, дало мне Сатино? Вспомнил только одно. Как-то, гуляя со своими детьми по лесу, я показал им цветочек "Бересклет бородавчатый". Это, на какое-то время чуть укрепило мой хилый родительский авторитет.