Мне повезло. В армию я попал не солдатом. Служил два года офицером, инженером метеослужбы авиационного пока. Солдаты срочной службы тоже служили два года. Но их жизнь была несравненно тяжелее. 

Кормили солдат плохо. Когда офицерам привозили на дежурство паёк, рядом обязательно как бы случайно оказывался какой-нибудь солдатик, чтобы первым перехватить порцию, если от неё откажется офицер. Особенно бойцам не хватало свежей пищи. Я не помню, чтобы у солдат в рационе присутствовали свежие овощи или фрукты. У офицеров свежих овощей и фруктов в рационе не было тоже, но они могли их купить. Солдату на его месячное довольствие в семь рублей было не разгуляться. Даже если ему повезёт, и эти деньги у него не отберут деды и дембеля. 

Впрочем, иногда выручала солдатская смекалка. На нашем командно-диспетчерском пункте (далее в тексте КДП) солдаты прикормили хлебными корками корову. Та паслась в кустах,  недалеко от аэродрома. Ветеринар из Узбекистана ефрейтор Хайдоров доил её в котельной и делился парным молоком с боевыми товарищами. Корова привыкла к Хайдорову и охотно отдавала молоко. К сожалению, скоро эта пасторальная идиллия закончилась. Подозреваю, что хозяева сдали бурёнку на мясо, так как её удои дома сильно упали. 

Там, же, в котельной солдатики встречались с местными любительницами приключений женского пола. Там же свежевали и жарили собак. Я в котельную принципиально не заходил, не желая стать свидетелем маленьких солдатских тайн. 

 

Самым колоритным срочником на КДП, несомненно, был маленький приблатнённый сержантик из Забайкалья по кличке «Доктор Сюртуков». Как то раз ко мне на метеопункт скрючившись от смеха, заглянул весёлый алма-атинец Анвар Курмангалиев. В руках он держал рабочий журнал, страницы которого были пронумерованы Сюртуковым. Нумерация первых ста страниц смеха не вызывала. Страница «сто один» была пронумерована «1001», страница «сто два» - 1002, и так далее… Тем не менее, доктор Сюртуков считался технически грамотным специалистом. Я  часто выдел его с паяльником, ковыряющемся в какой-то навигационной радиоаппаратуре. 

Техника техникой, но настоящей любовью Доктора Сюртукова, естественно, была медицина и особенно зубоврачебное дело. Раздобыв где-то латунный лист, сержант Сюртуков мастерски вытачивал из него блестящие фиксы. После полировки портянкой эти изделия надевались на здоровые зубы младшего личного состава. Не берусь поручиться за то, что к услугам доктора Сюртукова не обращались прапорщики и офицеры части. 

Ещё до призыва, в родном посёлке Дульдурга, Доктор Сюртуков наколол на своём плече профиль Ленина. Я думаю, что подсмотрел идею у какого-нибудь старенького местного дедушки-зека. Прибыв к месту службы в разгар Перестройки Сюртуков с досадой обнаружил, что тема Ленина несколько утратила актуальность. Недолго думая, он наколол Ленину густые волосы и немного изменил форму носа. Ленин стал похож на небритого Филиппа Киркорова. Чтобы избежать неправильного толкования образа и полнее выразить авторскую концепцию чуть ниже портрета Ленина-Киркорова креативный боец наколол корявые буквы «Влад. Высоцкий». 

О творческом успехе сержанта пошёл слух по гарнизону. Из полковых казарм и отдалённых радионавигационных пунктов, преимущественно в сумерках, в тату-студию Доктора Сюртукова через глубокие сугробы потянулась клиентура с обветренными на морозе лицами.  Дизайнерская линейка доктора-самоучки постепенно расширялась. В ней преобладали сюжеты, популярные в местах лишения свободы, а также изображения, связанные с развитием отечественной военной авиации. Когда «рука бойца колоть устала», Сюртуков механизировал свой труд. Из старой электробритвы, сапожной иглы и стержня от шариковой ручки собрал особый аппарат. Покупную тушь Сюртуков не признавал в принципе. Краску для татуировки делал исключительно сам. Для этого жёг каблуки солдатских сапог, растирал гарь в порошок и замешивал на солдатской же моче. Полученная субстанция, отфильтрованная через портянку, давала изумительный чёрный цвет. 

Чуть позже, я узнал, что солдатская народная медицина развивалась не только у нас в полку. Разговорившись с майором медицинской службы из соседнего посёлка Ванино, я узнал, что к ним в военный госпиталь периодически доставляют бойцов с серьезными заражениями в области гениталий. Как правило, это были солдатики, вставившие под крайнюю плоть один или два стеклянных шарика. Согласно воззрениям солдатской андрологии, такое устройство, после выхода на дембель, должно приносить дополнительные радостные ощущения боевым подругам. На момент нашего с майором разговора, один такой пациент как раз находился в госпитале и перенёс уже две операции. На очереди была третья. Каждая из операции сопровождалась иссечением части его мужского достоинства. 

 

Жизнь солдат на КДП была не сахар. Но по их словам, по сравнению с казармой это был настоящий санаторий. Здесь не свирепствовали деды и старшины. А главное - был старенький чёрно-белый телевизор, по которому шла  самая любимая перестроечная солдатская передача - аэробическая гимнастика, где в обтягивающих трико синхронно на экране прыгали телевизионные дамы не первой свежести. Иногда солдаты обращались ко мне с просьбами. Чаще всего просили получать их посылки, сообщали своим родным мой домашний адрес.  Я всегда выполнял такие просьбы, так что знал - от посылки, доставленной в казарму, адресату мало чего достанется. 

 

С казарменным неуважением к частной собственности связан и другой забавный случай. Главное событие в жизни бойца – дембель. На дембель было положено готовить дембельский альбом и сувенир. Причём сувениру надлежало обязательно отображать специфику воинской службы. Так как у нас была авиация, то из подручного железа бойцы точили какие-то самолётики. С дембельским альбомом понятно, его можно было разглядывать впоследствии в тяжёлые моменты жизни и утешаться тем, что бывает ещё хуже. Что касается самолётиков, я так и не понял их смысл их изготовления. Любимой девушке такой, вроде, не подаришь. Возможно, специалисты по армейской культурологии смогут лучше объяснить этот загадочный  ритуал. 

 

Чем ближе к дембелю, тем ярче сияли надраенные солдатскими портянками сувениры. И тем больше была возможность лишиться заветного самолётика, который могли украсть, а чаще просто отобрать. Страх потерять свой дембельский талисман был так велик, что один боец из Средней (или как сейчас принято говорить Центральной) Азии обратился к своему офицеру с просьбой спрятать сувенир у того дома. Офицер сообщил адрес, велел отдать жене и отпустил в военный городок, который находился за небольшим леском.  

А надо сказать, что солдат тот был из сельской местности, где люди в Центральной Азии и раньше не особенно говорили по-русски. Учили язык Толстого и Достоевского в школе как иностранный. То есть, вообще не учили. После школы парни осваивали русский язык в казарме и в армейской учебке.  Нормальной среднеазиатской женщине он вообще не был нужен. В армии же русскому учили не чтобы ставить «Вишнёвый сад». И обучая бойцов-нацменов простой армейской лексике, просто забывали сообщить о том, что у разучиваемых слов есть хоть какие-то приличные синонимы.  Короче, наш обладатель драгоценного сувенира, сунул ошарашенной женщине в руки газетный свёрток и доходчиво пояснил: «Чтоб не сп.здели!»  

 

За провинности солдат наказывали. При этом степень наказания далеко не всегда соответствовала тяжести проступка. Просто боец оказывался не в то время не в том месте. Как-то во время ночного дежурства узбек Хайдоров что-то не так брякнул дежурной телефонистке. Не в лицо, по телефону. Ей показалось - грубо. Хайдоров, на своём плохом русском языке уверял, что нет. Телефонистка стукнула командиру полка. Полковник Антонов, не вдаваясь в оправдания Хайдорова упёк его на гауптвахту, где тот проторчал целый месяц. В то же время, упомянутый Доктор Сюртуков, взяв у знакомого прапорщика мотоцикл, как-то поехал покататься по близлежащему посёлку Октябрьский. Там его попытался тормознуть патруль ГАИ. Сообразительный Сюртуков успел свернуть под кирпич в лабиринт армейских бетонок и помчался к рулёжной дорожке, где на часах стоял один из его пациентов. Тот, пропустив своего лечащего врача, убедительно вскинул калашников и направил его на приближающихся гаишников. К счастью милиционеры служили в армии и помнили устав караульной службы, а также неписанный армейский закон, по которому часовой, убивший на своём посту нарушителя получает 10 суток отпуска на родине не считая бесплатного путешествия по железной дороге. Дело было на Дальнем Востоке, паровоз до родного кишлака идёт медленно, прямого сообщения нет. С дорогой 30 суток отпуска наберётся. Команда отданная на плохом русском языке была выполнена беспрекословно. Гаишники вышли из машины и легли на холодный бетон лицом вниз. Минут через сорок бдительный часовой передал своих пленных прибывшему начальнику караула. Сказал, что никаких мотоциклов вблизи охраняемого объекта не видел.  Менты, чтобы над ними до конца жизни не смеялись их коллеги, попросили не раздувать это происшествие. Полковому начальству скандал был не нужен тем более. Дело замяли. Сюртукову ничего не было. 

 

Туда же, в посёлок Октябрьский, но только уже пешком ушёл другой солдат, рядовой Дурнев. Там у него жила родная тётка, и он остался у неё. Мрачный офицер из политчасти собрал комсомольское собрание. Его решение требовалось, чтобы дать делу дальнейший ход и подвести Дурнева под дисбат за самовольное оставление части. Солдатики выступали и запинаясь осуждали товарища словами из передовиц газеты «Красная Звезда».  Я тоже выступил. Попытался перевести стрелки с солдатика на комсомольскую ячейку. Дескать, куда смотрели, упустили товарища, надо разделить вину. Давал Дурневу спасательный круг, дескать спросим – может больна тётка или сложности какие семейные…  Дурнев не проронил не слова. Было заметно, что он не верил в армейское правосудие в принципе. Политработник досадливо осадил меня. Собрание это, как и многие другие, было простой формальностью.

Кстати, Доктору Сюртукову в армии нравилось и он всерьёз подумывал о сверхсрочной службе.