Слева, у выезда на каширскую трассу, потянулся бетонный забор, и дальше, у двух сосен, стал виден узкий въезд с перекошенными створками, там спиной к ветру маячила одинокая женская фигура.

-   Тебя дожидается?- сказал бригадир Данилыч.

-   Ну, - небрежно кивнул Валя.

-   Смотри, погубят тебя бабы.

Валентин хмыкнул и ничего не ответил. Притормозив у ворот, он опустил боковое стекло и высунулся:

-   Чё шляешься? Сказал - приду, значит приду.

-   Так ты еще позавчера обещался, а всё нет и нет. Я и подумала, может, случилось что…

Бригадир привстал и, заглянув через Валино плечо, увидел покрасневшее на холодном ветру лицо с выщипанными бровями, цветастый, сдвинутый далеко к затылку платок.

-   Гляди, как бы у тебя чего не случилось, - повысил голос Валя, - с этим, - как его? - чемодановским-то.

- Да ты что, Валечка!

- Ладно, обожди, сперва за сеном съездим.

Ворота качались и скрипели на ветру.

-   Зинка, что ли? - спросил бригадир, осклабившись во весь рот.

- Она, едрит её…Прицепилась, дыхнуть не даёт.

- А эта, Верка, с пацаном которая? Или завязал уже?

- Как же завяжешь, если я у ней бычка держу!

Валька стоял на подножке и подавал машину задом.

- Вот уж до праздников дотяну, - продолжал он, - а там, может, в Чемоданово к Машке переберусь. Тоска, Данилыч, не напасёшься на него, здоровый, прямо зверь стал!

Валентин залез в кузов, выбросил на побитую заморозками траву решётки ограждения, а Данилыч, нагибаясь против ветра, пошёл к воротам, где, съежившись, стояла Зинка. Он хотел как-нибудь по-весёлому сострить, но она демонстративно отвернулась, и бригадир острить передумал.

-   Эй, Зинаида, иди в кабинку, погрейся, - громко позвал Валя, а шёпотом добавил: - Так тя растак…

На следующий день Валька опоздал, - бригада уже собралась. Пряча припухшее лицо, он спихнул из кузова вилы и пару пучков хрустящего летнего сена.

-   Растёть бычара? – крикнул придурковатый Васька Поршняков. – А у бычары? – и залился смехом, как блинчики по воде пустил.

-   Мне б твои данные, Валька, я б его колбасой по два-двадцать кормил, не пожалел бы!

-   Kак же, дождёшься от него, сено вон и то пересушено.

-   Так его ж не жевать, а подкладывать!

И пошло, поехало: ха-ха-ха, да гы-гы-гы.

Валентин отмалчивался, - мутило после вчерашнего, и даже отказался от дармовой сигареты, предложенной бригадиром. В кузове гремели железом, возились, устраиваясь, наконец, крикнули «трогай!», и Валя вырулил за ворота.

Бесконечно долго ехали они по одноэтажной окраине, заросшей к осени дикой крапивой и лопухами, вдоль пустых улочек с двумя рядами приземистых облетевших деревьев, стылый ветер забрасывал на капот свёрнутые в трубочку листья и гнал их ворохами по серому асфальту. Потом пошли пустые побуревшие поля с одинокими стогами и чахлыми ёлками снегозащитных полос.

Встали на место, мужики покурили и взялись за лопаты. Под шорох щебня Валя и задремал, уткнув нос в красный клетчатый шарф, Веркин подарок.

Тяжёлый сон то приходил, то уходил, вылезла из тумана рогатая бычья голова, маленький пацан Мишка дергал за рукав и канючил: «Расскажи сказку, тять, обеща-ал». Проплыли перед глазами в красном свете Зинкины ляжки, плоская стена с бешено тикающими ходиками, одеяло, криво сползшее с высокой кровати, снова голая Зинка, - всё это было какое-то смазанное, нечёткое, словно смотрел Валька сквозь мутный захватанный стакан с роящимися чаинками, потом разлилась под веками непроглядная тьма – то ли из перекошенных оконец, то ли из хмельных Зинкиных глаз…

Подъезжая вечером к воротам, Валентин боялся снова увидеть там погрузневшую от тёплых вещей Зинкину фигуру. Потом, сидя в кузове с мужиками, Валька пил приторно-сладкий портвейн и, содрогаясь, думал: «От стерва. От пристала, утроба ненасытная».

Кто-то сбегал ещё, и все подались к Ваське Поршнякову, в обшитую горбылём, пропахшую нежилым хибару, пристроенную к весёленькому оранжевому дому. Там жила бывшая Васькина жена, работница торга, и где жил когда-то сам Васька. Гнилой пол в хибаре качался под сапогами, Васька жарил «барыню» на раздёрганной гармошке и что есть силы орал «и-и-эх!». Тоска Валькина прошла, улетучилась вместе с головной болью, весело стало – дальше некуда, и все зинки, верки, машки стали ему нипочём. Пили, закусывая холодными хрустящими яблоками, грохали каблуками в немытый выщербленный пол, смеялись чему-то до коликов, снова пили, в стену тарабанила работница торга, кричала: «Допрыгаетесь, хулиганы! Прокурора на вас наведу!».

-   Эта может, амбразура, - пояснил Васька. – Она уже, почитай, со всем райотделом милиции переспала! - И рванул натруженные мехи.

Кончилось все глубокой ночью, когда Поршень повалился с продавленного дивана на пол, и гармошка слабо мявкнула под его обвисшим телом.

Утром Васька взял в овощном опохмелиться. Валька разогревал мотор и пить отказался: «За рулем нельзя».

- А ты выйди из-за руля-то, дурила, - посоветовал ему кто-то.

Весь день Валентин опять проспал в кабине, а вечером всё повторилось. Бывшая Васькина жена сначала, как и в первый раз, молотила в стену, а потом явилась собственной персоной, блёклая крашенная блондинка с блестящими серёжками в ушах, туго обтянутая розовым халатом.

-   Ишь, гуляют, - с порога крикнула она, - свет везде позажигали, а мне плати, - а сама так и шныряла взглядом по лицам притихших мужиков. Валя первый закинул удочку:

- Так давай я тебе, красотуля, счётчик подкручу, делов-то!

Бывшая жена уколом выпуклых глаз оценила Валькину фигуру. Так бьют птицу опытные охотники, влёт и навскидку.

- Ну, пойдем, коли смелый такой. – А остальным обидно добавила: - Смотрите у меня, люпмены…

Минут через десять в халупе и в доме погас свет.

-   Зараза, - ругнулся Васька, - прокурора ей мало…Эх, гуляй, ребята, Валька на амбразуру залёг! 

…Через неделю Валентин вспомнил про некормленого бычка, и пока бригада ровняла щебень на дороге, подался дёргать на безлюдном поле ушедшую под первый нетающий снег брюкву. Он представлял голодного заброшенного бычка, понуро свесившего белобрысую рогатую голову, и ожесточённо с хряском и хрустом рвал из промёрзшей земли ярко-жёлтые каменные клубни. Когда набралось полкузова, он, не дожидаясь конца работы, подкатил к бригаде.

      - Собирайтесь, мужики, мне ехать надо.

- А, половой разбойник-мозгокрут, - заворчал Васька Поршень. – А в морду не хошь! – Заглянул в кузов, завопил дурашливо: - Робя, как наседки на яйцах поедем! – и тихо, только для Вальки сказал: - У ней родинка на левой груди, смотри, не сковырни, понял?

Валька залез в кабину, грохнул дверью и буркнул сквозь зубы:

- Подумаешь, родинку ему жалко…

Данилыч думал о чём-то своём и ничего ему не ответил.

Перед самым городом они проехали старый, в колдобинах, мост, - застывающая река под ним несла куда-то медленные коричневые воды. Потянулись вдоль шоссе почерневшие от затяжных октябрьских дождей сараи, мокрые поленницы, присыпанные куцым снежком, пустые огороды и редкие голые сады. Все это казалось временным и заброшенным и потому ветхим и умирающим. Слабый дымок из труб несло над крышами, над омертвевшей землей, прижимало к низким горбатым заборам и разбитой дороге местного значения. Данилыч приоткрыл окно: в лицо дунуло бензином и холодом, слышен стал неприятно резкий, словно железом по стеклу, крик галочьей стаи, кружащей под низким небом в бестолковом круговороте, где-то за домами свистела и грохотала железная дорога, в той стороне вставали на полнеба толстые колонны заводского дыма, который растекался грязно-серыми облаками и плотно закрывал от солнца и окраину, и сам город, нависал над всей округой, над всей землёй.

-         Эх, Россия-матушка, - вздохнул Данилыч, - ушла от деревни, а до города не дошла, так и стоим враскоряку.

Валька сбавил скорость, отпустил баранку и прикурил.

    -    Это точно, - сказал он. – земля теперь никому задаром не нужна. Была охота ковыряться в ней, да вышла.

-   Ну, огород-то какой-никакой есть, наверно? – Данилыч закрыл окно и повернулся к Вальке.

-   На кой он мне сдался, огород твой? Я деньги заработал, пошёл и купил, что надо. Зато без грязи, будто князи, - Валька рассмеялся. – Или вот, знаешь ты, городской человек, сколько давали моему отцу на один трудодень?

- Ну ты хватил, Валентин! Это ж когда было!

-   Когда? Я в пацанах ходил, хорошо помню, тогда как раз комбинат строить начали. Вон тот, - Валька кивнул на исполинские дымы. - Рабсила нужна? Нужна. Только мало кто потом на свою землю воротился, - кто при комбинате остался, кто на железную дорогу, на щебзавод. – Он зевнул и выбросил окурок в форточку. – Тоска, Данилыч, сена для бычка достать – и то проблема.

-   И что же, - сказал Данилыч, - по-твоему, заводы строить не надо?

-   По-моему, - Валька снял кепку и почесался, - пропади оно всё пропадом. Я вот баранку открутил восемь часов – и до свиданья, ищи меня свищи! Брюквой вот быка снабжаю! Прибыльное дело, между прочим, а?

Забросив бригаду к дормехбазе, Валентин вырулил на московское шоссе, а километров через пять нырнул на боковую грейдерную дорогу, поблагодарив бога, что не нарвался на «гаишников».

Веркины окна светились жёлтым домашним светом, рябина под окном бросала длинную расплывчатую тень до самой калитки. Из-за дома краешком покосившейся крыши выглядывал сараюшка, в котором обитал Валькин бычок. Пока отпирал ворота и загонял машину во двор, в сараюшке было тихо, только из разбитого оконца выходил лёгкий белёсый парок, но когда Валентин громыхнул щеколдой, за тонкой стеной кто-то шумно задышал, застукотал в земляной пол, завозился и, не выдержав, издал негромкий мык.

-   Приехал всё-таки, - сказала Верка с крыльца, она зябко переступала ногами в тапочках, прижимая к груди концы пухового платка. – Я уж думала, не случилось ли чего.

-   Заладили…- Валька сплюнул на чёрный утоптаный снег. – Помогла бы лучше разгрузить, совсем небось бугая голодом заморила.

-   Как же, один ты у нас кормилец, добытчик приходящий. Сосед силосу продал, где, спрашивает, твой-то, а что я ему скажу – по бабам шляется?

-   Ладно, разнылась, - буркнул Валька и полез сбрасывать из кузова брюкву.

Верка замолчала, потопталась ещё немного на крыльце, глядя, как летят и стукаются о мёрзлую землю мёрзлые брюквины и, скрипнув дверью, ушла в дом.

«Подалась, квашня, на шесток», - зло подумал Валя и пнул сапогом настывший кругляш.

В сарае было темно, но темнота эта дышала живым теплом, и злость немного отпустила его. Он зажёг керосиновую лампу без стекла и огляделся. Слабое коптящее пламя высветило соломенную подстилку и белое бугристое тело быка. Бычьи глаза, подсвеченные красным, угрюмо смотрели на хозяина.

-   Ну что ты, что ты, - заелейничал Валька. – Я тебе хавала привёз. На вот, дура…

Но бык на голос не отвлекался, смотрел прямо в глаза, и взгляд его постепенно мутнел, словно запотевало изнутри.

Вальке стало не по себе.

-   Чё смотришь-то… На, жри… - и катнул брюквину к бычьей морде.

Белый бык неуклюже зашевелился, перекатывая мышцами, и вдруг легко поднял зад, встал, качнувшись, с колен, выставил рога и, сделав два стремительных шага, заревел, как пароходный гудок, выбрасывая из ноздрей две тугие клубящиеся струи пара. Валя дёрнулся, метнулся туда, сюда, и наконец, по-лягушачьи растопырив ноги, скакнул назад, поскользнулся и с размаху грохнулся на брюкву.

-   Су…су… - хотел выговорить Валя, но ничего не получилось, ни вдохнуть, ни выдохнуть.

Отворилась дверь в дом, вышла Верка в сапогах и ватнике.

-   Ты что там разлёгся-то? Пьяный опять?

-   У-уй, - завыл, наконец, в голос Валька. – Су-ука…

Спустя час Валя, раздетый до трусов, лежал, постанывая, на сундуке, обложенный холодными компрессами. У порога стояла запотевшая кастрюля со снегом.

-   …Жаль, Мишка спит, не видит тебя, красавца. Отец, называется, приехал, хоть бы гостинец какой мальцу привёз. Не-ет, я не к ва-ам, - сладко запела Верка, - я с бугаё-ём повида-аться… Ирод ты…стоеросовый…

Валька лежал молча, крепко сжав зубы, чтобы злость, притуплявшая боль, не пролилась наружу и не уступила место боли.

«До праздников дотяну и – айда, ищи меня на БАМе, - думал Валька, - нашла скотника и отца приблудному сыночку…».

Верка плакала, сжимая в красных кулаках чистую тряпицу для компресса.

-   Дождалась, дура набитая… нашла мужика…бугая сопливого…

Через две недели, как раз перед ноябрьскими, Валька выпросил у начальника машину на целый день и повёз бычка на приёмный пункт. Народу оказалось много и пришлось долго ждать. Валька сидел в кабине, курил, слушал, как бык переминается с ноги на ногу, да так, что весь кузов скрипит и качается.

«Чёрт рогатый, брезент изорвал», - вяло думал Валька, но когда подошла очередь, с болью в сердце смотрел, как два незнакомых мужика стащили из кузова упирающегося бугая. Взвесили и толкнули в узкий дощатый коридор, откуда ему уже не было выхода. Но сметливый бычок, высоко задрав морду, извернулся вдруг всем телом и повернул назад. Мужики что-то закричали, один побежал по коридору, а белый бычок, вытянув к Вальке бугристую шею, протяжно и жалобно замычал. И Валька не выдержал, пошёл ему навстречу, и все совал и совал квитанцию в руку удивленному мужику.

- Возьми…не надо мне, - приговаривал он. – Пусть живёт…

                                                             1982