08.09.2015

ЯКУШЕВА Ираида Артемьевна, выпускница 1957 г. кафедры геодезии и картографии, кандидат географических наук, работала научным сотрудником на ГФ МГУ.

 

 

На Арбат мы переехали в декабре 1939 года. Две комнаты 12 и 8 кв. метров, очень высокие потолки. Это наш мир на долгие, долгие годы.

Мы въехали в квартиру, которую до революции занимало семейство из 4 человек профессора-психиатра Александра Николаевича Бернштейна, а теперь нас 16 жильцов в коммунальной квартире.

В ночь под Новый год к нам в дверь постучались новые наши соседи и поздравили нас с Новым годом. В нашем пролетарском семействе такое было не принято, но оказалось очень приятно. В те годы 1 января был обыкновенный рабочий день.

Сохранились в моей детской памяти очень печальные воспоминания – мы с папой совершили бессердечный, бездумный поступок. Был тёплый вечер, я гуляла во дворе, папа вернулся с работы домой. То ли я его упросила, то ли он от избытка чувств, не предупредив маму, взял меня за руку, и мы поехали в парк культуры имени Горького. Сколько смеха, радости, веселья было вокруг! Мы катались на Чёртовом колесе. Уже темно. Я верхом на шее у папы. Подходим к дому. У нашего подъезда – скорая помощь. В квартире врачи и мамина сестра приводят маму в чувство. Как легко и бездумно можно причинить человеку безумную боль! Бедная исстрадавшаяся мамочка! Придя в себя, как же она била папу по щекам, мне тоже досталось. Чувство вины осталось на всю жизнь. Маленькое детское сердце навеки поняло, что ты – не один на этом свете. И есть люди, которые тебя любят и страдают за тебя. И надо всегда думать прежде всего о близких…

Весна 1940-го года. В нашей семье великое событие – из родильного дома выписывается мама с моим маленьким братиком. В створках комнатной форточки лежит большой торт. Мы с папой идем покупать подарки для мамы и малыша. Для мамы я выбираю малюсенькое ведёрочко, в котором лежат орешки в шоколаде, а папа покупает большую коробку конфет. 

Мы частенько ходили на Арбат. Особенно привлекал меня  магазин «Восточные сладости»».

Какой же там был непередаваемый аромат – персики, орехи, курага, сухофрукты и всякие таинственные вкусные сокровища, а какие соки! 

Прошел год с рождения Серёжи. Пришла весна. На площадке перед 8-этажным домом военных детвора из всех ближайших домов. Все бегают, прыгают, играют в мяч, кричат как галчата. Мне только что исполнилось 7 лет. На мне новое розовое платье. Как же все мы веселы и счастливы!

Приближалось лето 1941 года. Мы ждали приезда тёти Нади из Кишинёва. И вот мы на Киевском вокзале. Мы видим на ступеньках вагона счастливую, улыбающуюся тётю Надю. В руках у нее кукла – молдаванка или цыганка. Тётя Надя передает мне куклу в руки. Эта кукла необычная – она должна сохранять тепло в чайнике (а может, и в людях). И вот уже постаревшая, но немного подновлённая, эта кукла сохраняет тепло нашего, теперь только моего, дома.

На 22 июня 1941 года у тёти Нади был обратный билет до Кишинева. Рано утром братья и сёстры пришли провожать её на Киевский вокзал. И вдруг все возвращаются. Расписание отменяется, все взрослые в тревоге. Ходят страшные слухи о войне. 

Все ждут вестей от черного репродуктора. И вот в 12 часов всё стало ясно. 

 

Киев бомбили,

Нам объявили,

Что началася война.

 

Числа 25-26 июня 1941 года внезапно заболел Серёжа. Он в очень тяжелом состоянии. Мама, тётя Надя и я привезли его в Филатовскую больницу. У Серёжи определяют менингит, и его оставляют в больнице. 

В городе жизнь преображается – в нашем внутреннем дворике с беседкой и сиренью, прорывают большую траншею, покрывают её досками. На стенах домов появляются надписи – «Бомбоубежище», «Газоубежище». Вывешивают списки всех жильцов дома. Домоуправ и дворник обходят квартиры, выясняют – кто где находится.

Начинаются учебные воздушные тревоги – все жители по сигналу воздушной тревоги должны спускаться в подвал. Там скамейки, бачок с водой, на каждом лестничном пролёте ящики с песком и железными щипцами для сброса зажигательных бомб.

В подъездах ввинчиваются синие лампочки накаливания, на окна клеят крестообразные полоски, из какой-то материи, чтобы осколки меньше разлетались. В комнатах черные шторы на окнах из твердой бумаги – свет из окон не должен быть виден с улицы.

 Прошел месяц, братика выписали из больницы. Рано утром папа усаживает нас – маму, Серёжу и меня – в открытый пикап, забитый вещами. 

Мы едем по пустой Москве – по Кропоткинской, объезжаем котлован строящегося здания Дворца Советов, по набережной Москвы-реки, мимо серых двухэтажных домов (это был замаскированный Кремль) и выезжаем на Рязанское шоссе. Едем к бабушке и дедушке в село Перебатино под Воскресенском.

И вот мы в родном доме в деревне. Утром слышу тревожные разговоры взрослых – они всю ночь не спали: зарево над полыхающей Москвой было видно за 90 км. Там осталось столько близких и родных, разрывалось сердце от тяжёлых предчувствий.

Все заботы о приехавших полностью ложатся на крепкие бабушкины плечи. Сварить еду, накормить и обмыть нас, принести воды из колодца за полкилометра – всё на ней.

Я понимаю, надо помогать бабушке: собирать ягоды, вместе поливать огород, собирать вместе с другими детьми на колхозных полях колоски, горох. 

Из чёрной тарелки, висевшей посреди деревни, всё время шли тревожные новости. Дедушка очень переживал и нервничал, ведь он знал, что такое война – он был на Первой мировой.

Деревня опустела, почти все мужчины ушли на фронт. И косили, и молотили одни женщины. В сентябре звуки канонады были слышны совсем близко. Немецкие самолеты летали над нашими головами. Какое же превосходство чувствовал немецкий летчик в шлеме, лицо которого мы хорошо видели: вот он враг, он может легко убить тебя в любой момент.

Въезд и выезд из Москвы был закрыт (только по пропускам), но папа нас всё-таки привез домой.

И вот мы в холодной и тёмной квартире. В октябре бомбёжки стали частыми. Мы спускались в бомбоубежище. У меня был маленький рюкзачок с самым необходимым, включая противогаз. Собиралось много народа. Над головами всё время шум немецких самолетов, выстрелы зениток. Зенитки стояли рядом – на крыше 8-этажного дома военных. В бомбоубежище вместе с детьми и взрослыми брали кошек и собак. Был там один очаровательный белый шпиц. Как он «танцевал»! Все умилялись, и на душе становилось спокойнее. 

В начале октября папа уходил в народное ополчение от Фрунзенского райкома ВКП(б). Метростроевская улица, большое здание института иностранных языков. От этого здания уже с июля месяца уходили на войну добровольцы. И вот мы провожаем папу. Звучит громкая музыка, слышны речи, а больше всего – рыданья, слёзы, плач, слова прощания. Сердце замирало от тоски. Как же тяжело это все пережить!

Постепенно толпа разделилась на небольшие отряды, и наши защитники уходят на фронт. Многие – чтобы никогда не вернуться. 

В середине октября в городе стало страшно. 15 октября, сидя у окна, я видела чёрный снег – это жгли документы Мосводоканала, который располагался в нашем дворе. Немцы рядом. Чего ждать? Нам – жутко. К тому же голодно, холодно, темно, свет и газ часто отключают, отопление не работает.

16 октября объявили – враг на Московских полях. Началась срочная эвакуация. Зазвонили телефоны, приезжали нáрочные.

Все наши соседи получили предупреждение – через сутки быть готовыми к отъезду. Город опустел. У нас отключили телефоны, забрали радиоприёмники. У знакомых по дому мобилизовали крупных собак. 

Осталось наше сиротское семейство. На случай пожара, бомбардировок и разрушений все ключи от комнат квартиры были у мамы.

В комнате буржуйка, в ванной – буржуйка, а топить нечем. Маме было очень трудно. Деньги на детей ополченцев кончились. Эти деньги должны были выдавать на местах, откуда отец уходил на фронт. Мама ездила с нами по разным организациям, но в ту страшную неразбериху получить полагающиеся нам деньги было очень непросто.

Помню, как мы с братиком лежим одетые в пальто, валенки, шапки под пуховым одеялом. Мама куда-то ушла. Темно, страшно, холодно и очень хочется есть.

Приближалось 7 ноября. Все, кто в те святые дни пережили их, помнят, какой для всех нас это был великий праздник. В Москве, на Красной площади, в честь XXIV годовщины Великого Октября, проходил военный парад. На трибуне – Сталин: «Враг будет разбит, победа будет за нами!» Какая великая сила заключена в этих словах. Сталин с нами. А вечером трансляция праздничного концерта. Знали бы теперешние любители музыки, как в те суровые годы наше радио помогало нам выжить. Голоса Козловского, Лемешева, Михайлова, Обуховой, Максаковой и других знаменитых артистов всё время слышались из чёрного репродуктора. Постоянно шли детские передачи, умные, добрые, совестливые. Как они поддерживали нас в те непростые годы, учили мужеству и стойкости.

Школы в Москве не работали. Они были заняты под госпитали. Но о детях заботились. Работали кружки в Доме пионеров – рисования, художественного слова. Каждый день квартиры обходили управдом с дворником, спрашивали, всё ли в порядке.

В декабре мама собралась вместе со мной к папе на фронт, в его военную часть для оформления детского пособия.

Вторая линия обороны Москвы проходила через село Тропарёво. В городе по всему Садовому кольцу стояли «ежи», особенно их было много у Провиантских складов, лежали мешки с песком, ещё что-то страшное и необычное. Крымский мост тщательно охранялся. До окраины Москвы, тогдашней Калужской заставы, доехали на троллейбусе. Город заканчивался там, где теперь стоит памятник Юрию Гагарину. А далее – чистое, белое, снежное поле. Мама «проголосовала», и нас взяли в открытый кузов машины. Ехали долго, 10 км, было безумно холодно. Вокруг церкви в Тропарёво – противотанковые рвы и «ежи». И вот я иду по прифронтовой полосе, кругом красноармейцы, орудия, блиндажи. В один из них мы с мамой зашли. Нас встретили и огорчили – папу нам не увидеть – он в дозоре.

Перед глазами бесконечное снежное поле, мы с мамой стоим под каким-то прикрытием. Мы в расположении отряда истребителей танков. Меня провели в траншеи. Из укрытия удалось увидеть двигающиеся по белому снегу в нашу сторону танки. Под ними были привязаны куски мяса, и на них выпускали собак. Так готовились встречать гитлеровцев под Москвой – в боевых условиях к собакам привязывали мины, и собаки бросались на врага.

Ночь провели в доме хозяйки, а как стало светло, обменяв 2 куска мыла на 2 свёклы и 2 морковки, отправились в обратный путь по замерзшим снежным просторам.

В память о рубежах военной Москвы сохранились укрепления, блиндажи, и поставлены монументы, напоминающие о тех жестоких и героических днях обороны нашего города.

Приближался Новый год. Тётя Надя принесла нам большую ёлку, появился  сказочный запах хвои в холодной и тёмной квартире. Под ёлкой стоял Дед Мороз, на ёлке висели большая красная звезда, красивые бумажные гирлянды, и как маленькое несравненное чудо, источающее сказочный аромат – мандарины.

Москва позаботилась о детях, по детским карточкам выдали не только мандарины, но и шоколадки. Помню предновогоднюю ночь. К вечеру дали свет. Вижу маму, стоящую у электроплиты, с чудо-печкой. Мама готовит праздничный стол – пирог из отрубей со свёклой и морковкой. Ощущение праздника. На шкафу я обнаружила чудо-букварь – большой, красивый, цветной. Я знала, что уже утром он будет лежать у меня под подушкой. Дорогая мамочка, спасибо тебе за стойкость и мужество, и то счастье, которое, как могла, ты дарила всем нам.

А утром услышала звук открывающейся двери. Это приехал папа в красноармейской форме, чужой, незнакомый, но бесконечно любимый. Сколько он пробыл – час, два – не помню, но это был последний праздник детской души. Папа рядом. Какое это великое счастье!

В феврале мы прощались с папой на платформе Серебряный Бор. Он стоял вдали, махал нам рукой, и прощался – навсегда. В апреле нам пришла «похоронка» – «пал смертью храбрых».

 

Второй год, как идёт война. Мне 8 лет. Я живу у дедушки с бабушкой в деревне, куда мама отправила меня на лето. Уже пора в школу, но отвезти меня в Москву некому. Мама в городе одна с двухлетним братиком, работает надомницей. Тревога, тишина и тоска воцарились в маленькой деревушке. Мужчины все на фронте. Тяжелый крестьянский труд пал на плечи полуголодных колхозниц и их детей. А нам, ребятне, надо учиться, учиться и учиться.

1 сентября 1942 года девчонки и мальчишки собираются вместе и идут в соседнее село Гостилово. На сердце тревожно и радостно – я буду учиться читать и писать. 

Мы подходим к школе. Это большая изба. В ней три ряда парт I, II и III классы. Занимаемся одновременно. Первоклассники учатся писать карандашом палочки, а затем и ручкой с железным пером, которое обмакиваем в чернильницу-непроливайку. Тетрадок нет, пишем на листочках. Это уроки правописания. Учительница переходит от одного ряда парт к другому. Во втором ряду сидят второклассники – они учатся считать. А третий класс – в третьем ряду. Ребята что-то отвечают на вопросы. В конце уроков звенит колокольчик, и мы дружно бежим в школьный дворик. 

Зима приближается, а теплой одежонки у меня нет. Хожу в тётиной кофте, подпоясанной ремнём. Тоскую по дому, маме и братику.

Наконец счастливый день настал, в октябре за мной приехала тётя Надя. Недолгие сборы, и долгожданная дорога домой: 6 км до села Новлянское, переправа на лодке через Москву-реку, 1,5 км до станции, 88 км до Москвы. Паровоз, переполненный вагон, 3 часа пути, наконец, Москва – Казанский вокзал. Дальше едем на метро до станции Дворец Советов [ныне Кропоткинская], идём вдоль улицы,  совсем, совсем скоро наш дом. Улицы пустынны, на окнах крест-накрест наклеены полоски. На стенах домов громадные белые надписи – «Бомбоубежище» или «Газоубежище» и стрелки, показывающие, куда надо бежать во время бомбёжки. 

А вот и наш подъезд. По тёмной лестнице поднимаемся на второй этаж. Счастливая мама – дочка приехала! - встречает нас. В квартире темно и холодно. Только вдали большого коридора светятся огоньки от буржуйки и коптилки. Звучит музыка из репродуктора. Сколько радости! Я дома, рядом мама, Серёжа. Мама сварит сегодня бабушкину картошку, которую мы привезли. Сколько разговоров, восторгов. Скоро я буду учиться в школе! Но тётя Надя огорчает – мест нет. Стараниями матери бывшего ученика 29 школы, добровольцем ушедшего на фронт и переписывающегося с директором школы Екатериной Васильевной Мартьяновой, меня зачисляют в школу. От этих счастливых дней в памяти остался красивый цветной букварь от Деда Мороза, подаренный к Новому 1942 году. 

 

Стояла суровая осень 1942 года. Немцы были все ещё недалеко от города. Москва была полупустой – кто защищал Москву, кто был на далёком фронте, кто долгими сутками не выходил с заводов, где делали оружие.

Для нас, повзрослевших и много повидавших – бомбежки, бомбоубежища, затемнение, недоедание, лампы синего цвета, буржуйки, холод в опустевших коммунальных квартирах, коптилки, тревожные вести с фронта, потери отцов и близких, - школа казалась сказочным дворцом. 

На первом этаже нас всегда встречала на белой мраморной лестнице очень строгая пожилая женщина, в больших круглых очках – сама Екатерина Васильевна. Глаза строго смотрели на тебя – попробуй, опоздай! Лестница уходит вниз – там большая раздевалка, а еще ниже – бомбоубежище. В октябре-ноябре 1942 года некоторые уроки проходили в бомбоубежище. Учили нас пользоваться противогазом, у каждого был свой.

В классе было тесно, за парту меня посадили третьей, учились в 3 смены. Первоклассники учились в первую смену. 

Война продолжалась. С фронта шли тревожные сводки. Первоклассники шьют кисеты для табака, которые отправляются на фронт. Учительница пишет слова на доске, а мы их переписываем на кусочек бумаги и вкладываем в кисеты «Дорогой красноармеец, крепко бей до победы фашистских захватчиков».

Для тех, кому трудно, школа – райское место – светло, тепло, радостно, все время узнаёшь что-то новое. В классе одна учительница, она же классный руководитель. Ходит по домам, проверяет, как живут ученики.

Большой радостью для нас было посещение госпиталя для раненых, расположенного в здании Академии имени Фрунзе. Изо всех сил стараемся как можно лучше что-то читать, плясать, петь. Я танцую в украинском костюме, у меня вышитая тётина блузка, на голове венок из искусственных цветов, с длинными, до пояса, разноцветными лентами, красивая красная юбка. Раненым наши посещения, наверняка, доставляли большую радость.

Уроки делали при коптилке. Большую часть времени лежим в полной темноте, в пальто и валенках под одеялом.

Учителя время от времени опрашивали класс – где Ваши отцы? Я до конца войны говорила, что мой папа на фронте, бьёт врагов. Сказать, что он погиб, я не могла – это очень страшно и жестоко.

Учились читать и писать. Тетрадей не хватало, писали на плохой бумаге, сами иногда её разлиновывали. Ручки деревянные с железным пером № 86. С собой носили чернильницы-непроливайки с тёмно-фиолетовыми чернилами. Самой большой радостью пребывания в школе была раздача драгоценного бублика с маленькой конфеткой – ириской или подушечкой. Это сокровище можно отнести домой и поделиться с братиком и мамой. Ещё нам давали рыбий жир, это было не очень приятно.

К весне я заболела малярией. Печень, замученная болезнью и лекарствами, надолго освободила меня от физкультуры.

Положение на фронтах становилось не таким тяжким – немцев отогнали от Москвы. Небо над Москвой строго охранялось, и каждый вечер из Могильцевского переулка на ночное дежурство выходили-выплывали громадные серые дирижабли, которых на веревках удерживали девушки – солдаты противовоздушной обороны. Дирижабли торжественно вели по Садовому кольцу к Провиантским складам, вокруг которых ещё стояли железные заграждения. У Крымского моста они взмывали вверх, охраняя Московское небо.

Школьная жизнь шла своим чередом. У одной девочки было необыкновенное чудо – маленький самоходный танк, из которого искрами выстреливали яркие «боевые» снаряды. Сколько радости нам доставляло это чудо – бьющее по врагу.

Первоклассники чувствовали себя самостоятельными, ходили в кинотеатр «Юного зрителя» на Арбате. В нём было прекрасное фойе, украшенное иллюстрациями на темы из русских народных сказок. Перед сеансом нам что-то рассказывали. Запомнился фильм-сказка «Конёк-Горбунок».

Некоторые ребята из нашего класса занимались в кружках в «Доме пионеров». Было холодно, сидели в пальто и при свете коптилок. Педагоги относились к нам с большой заботой и вниманием. Записывались в библиотеку имени Крупской и читали, читали.

Моя приятельница по классу, Катя Шацило, часто бывала у нас. Помню нашу комнатенку – свет коптилки – мама сидит и набивает палкой вату в ручки и ножки будущих кукол. Братик Серёжа сидит в кроватке. Мама с Катей ведут бесконечные разговоры о книгах. Я только внимательно слушаю, к тому времени я не читала книг, о которых они говорили.

После зимних каникул меня посадили с Галей Лашковой. Она жила на нашей улице, у них была хорошая буржуйка, и мы вместе делали уроки.

Лена Якшина и Майя Климова жили в «доме военных». Они приглашали меня в гости. Дом манил загадочностью – это был другой мир – светлый, новый. Запомнились мне светлые паркетные полы, и в одной из квартир – на полу лежала шкура белого медведя. Побывала я в гостях и у другой новенькой – Тани Шамберг. Она жила в Староконюшенном переулке, отец Тани был большой начальник. Обычно после школы Таня выходила со мной, доходила до нашего дома и затем садилась в дожидавшуюся её очень красивую машину. Их большая квартира показалась мне какой-то суровой и пустой. Запомнилось, как меня угощали макаронами с подливой. А под Новый год Таня пригласила меня с собой на елку в Колонный зал Дома Союзов. Хорошо помню, как ехала в необыкновенной правительственной машине и тот прекрасный детский праздник. Спасибо тебе, Таня, за этот светлый день в моей жизни. Таня дала мне почитать «Хижину дяди Тома». На всю жизнь осталось у меня глубочайшее сочувствие к несчастному дяде Тому и ненависть к его хозяевам. 

Перед Новым Годом на детские карточки отоварили несколько мандаринов, плиточек шоколада, но ничего более существенного для голодных ребят не дали. По талонам выдали и дрова – громадные бревна, которые прятали в кладовках на лестничных площадках. Как мама со всем эти управлялась – рубить, пилить, колоть – не понимаю. Зима стояла холодная. И дома, и в школе ходили в валенках. Раздевались в классе.

К весне я опять заболела, теперь корью, и заразила своего маленького братика. У него случилось страшное осложнение – начались припадки эпилепсии.

Мама от безысходности и страдания решила обратиться к Богу (отец наш был большевиком) – крестить нас. Крестины были в полупустой церкви Ильи пророка, что во Втором Обыденском переулке.

На крыше восьмиэтажного здания «Дома военных» размещалась зенитная батарея. Кто-то из ребят нашёл путь к этой батарее. Налёты с весны 43 года были редкостью, и зенитчики разрешали наиболее отчаянным школьникам бывать на крыше, видеть город с большой высоты и трогать зенитные орудия. Мне несколько раз посчастливилось там побывать. Самое большое удовольствие – возможность посидеть на краю крыши и поболтать ногами, посмотреть свысока на маленькие машинки, движущиеся по Садовому кольцу.

Как и прежде, бойцы противовоздушной обороны торжественно выводили дирижабли.

На лето 1943 г. выдали клочок земли под посадку картофеля. Ездили туда на трамвае – мама, я и Серёжа. Сажали картофельные глазки поздно, но урожай оказался очень хорошим. Как вывозили – не помню, но то, что никто не выкопал чужое, помню очень хорошо.

Шёл третий год войны. В репродукторе всё чаще звучали приказы с благодарностями нашим войскам за освобождение наших городов от фашистских захватчиков. 5 августа 1943 г. был первый салют в Москве за взятие Орла и Белгорода, смотрели мы его с Крымского моста. Мы, детвора, будем бегать сюда снова и снова, и смотреть победные салюты. А в июле 1944 года по Садовому кольцу пройдут мимо наших домов и переулков тысячи немецких военных, взятых в окружение при освобождении Белоруссии.

 

Второй фронт наши союзники не открывали, но малоимущим семьям погибших стали поступать американские посылки. Одну из таких посылок мы получили. В ней уже ношеный свитер цвета хаки, банка свиной тушенки и банка лярда (это второсортный внутренний жир в смеси с маргарином). В России он никогда не употреблялся. Для нас, полуголодных, это было большое счастье. Картошка, жаренная на лярде, - что могло быть ещё вкуснее!

Детям стали выдавать талоны на обед, которые отоваривали в Хрущевском переулке, в старом особняке, где теперь находится музей А.С. Пушкина. В обед включали суп, непонятного происхождения, макароны с подливой и жидкость из какавеллы (очистки от шоколадной шелухи) с сахарином. Для нас это была еда! Жить становилось немного легче.

Стали возвращаться москвичи из эвакуации. Жизнь постепенно налаживалась. В квартире появились тепло, свет, газ, вновь зазвонил телефон. От соседей мы стали получать моральную, психологическую и небольшую материальную поддержку. В одном месте сошлись разные миры – рабочие, крестьяне и представители европейской культуры и высочайшего научного потенциала. Сергей Александрович Бернштейн был награждён орденом Красного знамени за математическое обоснование «Дороги жизни» по льду Ладожского озера до Ленинграда, а Николаю Александровичу вручили Сталинскую премию за теоретические разработки по физиологии движения, разработку конструкций протезов разных типов, так нужных в военные и послевоенные годы.

Я получила доступ к книжным сокровищам профессорских библиотек, окунулась в сказочный мир русской и иностранной литературы, и мир вокруг меня стал бесконечно прекрасен.

В Малаховке открылся рынок, где можно было продать и купить всё самое необходимое. Мама с соседкой Татьяной Сергеевной ездили в Малаховку, чтобы купить продукты. Мама продала самое дорогое, что у нас было, - папино кожаное пальто, и купила килограмм сливочного масла.

В 1943 году было принято важное решение – ввести в больших городах для мальчиков военное дело и организовать раздельное обучение для мальчиков и девочек. 

Со 2-го класса мы уже в женской школе. Те же стены и классы, но нет мальчишеской суеты и озорства. Школа затихла без мальчишеского гула, гама, беготни. В классе появились девочки из 1б класса. По залу чинно ходят пары одноклассниц. Эти девчушки, как и их матери и старшие сестры, надолго будут лишены опоры на дружеские мужские плечи. И нам, девочкам, оставалось самим стать сильными и мужественными на долгие, долгие годы.

Стала внедряться школьная форма, параллельно вступали в пионеры. 

3-й класс – 44-45 гг. - победный. 

Одним из самых ярких и радостных дней той победной весны был день 2 мая – день капитуляции Берлина. В этот день в Москве отменили светомаскировку. Как же надоело 4 года утром и вечером забираться на высокий подоконник, поднимать и опускать тяжелую чёрную бумажную штору. И вот радость – видим из своего окна вечерний город. Какое непередаваемое счастье!

День Победы – это небывалый салют вечером. Садовое кольцо перекрыто. Народ из всех домов и переулков смотрит фейерверк победного салюта. В небе на большой высоте – портрет Верховного Главнокомандующего товарища Сталина.

Было холодно, я была в зимнем пальто. Особого ликования я не помню. Наверно, на улицах было много вдов и сирот. Запомнился мне майский победный день горючими мамиными слезами.

Ушёл в прошлое праздничный салют, и с ним окончательно исчезли последние искорки надежды, что произойдет чудо, и наш папа, живой и невредимый, вернётся домой.

Никогда не вернется папа – он погиб подо Ржевом, не придёт двоюродный мамин брат – почти мальчик – он сгорел в танке при освобождении Минска.

Никогда наш дом не осветится доброй и ласковой папиной улыбкой, и его руки не поддержат нас в трудные минуты жизни.

Помню Парад победы 24 июня. На Зубовской площади останавливались возвращавшиеся с парада техника и кавалеристы. Красавцы кони, красавцы спешившиеся конники. Они выглядели такими усталыми, как будто только что сбросили с себя непосильную ношу великой войны. Шёл мелкий дождь, будто слёзы тех, кто не дожил до этого победного дня и напоминал о погибших.

В 1946 году мы окончили начальную школу. Мы учились без мальчиков и постепенно превратились в образцово-показательную женскую школу имени А.С. Грибоедова (её часто называли «мартьяновской гимназией» по фамилии директора). Требовательность к ученикам была очень высокой – и к внешнему виду, и к поведению, и к отметкам. 

С плохими отметками в 5 класс не переводили.

Некоторые девочки ушли из школы в ремесленные училища – кто по материальному положению, кто из-за низких оценок.

Передо мной и мамой стоял выбор – идти в ремесленное училище или продолжать учиться – я была отличница, учёба давалась мне легко. Помогать маме, брату и бабушке приходилось постоянно: мама – инвалид II группы, тяжёлый гипертоник, брат – инвалид с детства. Решили – продолжать учиться. Не последнюю роль сыграли в этом соседи.

Соседка по квартире, Татьяна Сергеевна, на «научные промтоварные талоны» покупает мне «мальчуковые» полуботинки. Какая это была радость!

Школьные занятия идут своим чередом, а я отправляюсь в далёкое книжное океан-море. Я использую «доступ» в сокровищницы профессорских библиотек. Очень много читала, но родными для меня книжками стали «Демон» М.Ю. Лермонтова с иллюстрациями Врубеля и «Мороз – Красный Нос». Никто, кроме А.Н. Некрасова, так пронзительно, с любовью и преклонением, не написал о русской женщине-крестьянке. А во мне ещё жива кровь моих бабушек и прабабушек с их трагическими и жестокими судьбами.

1946 год был для нашей школы особенным. Наш директор, Екатерина Васильевна Мартьянова, была избрана Депутатом Верховного Совета СССР. Ушли в прошлое шкрабы (школьные работники). Учитель в нашей стране был поднят на очень большую высоту.

Я была болезненным, ослабленным ребёнком. Государство нас поддерживало: давали путёвки в пионерские лагеря, прикрепляли в группу детей войны в Неврологический Академический Медицинский Центр (НАМЕЦ). Он находился на Калужской. Исследовали умственное развитие, психику, подлечивали. Раз в году в течение месяца больные дети ездили туда обедать.

1946 и 1947 годы были для нас очень трудными. Основной едой была картошка, жаренная на американском лярде. 

Летом я ездила в деревню на подмогу – поливать, собирать и относить на базар всё, что можно было продать. На базар с бабушкой шли пешком 8 км в г. Воскресенск. На продажу несли зелёный лук и ягоды: землянику, клубнику, малину.

Деревня голодала. По трудодням ничего не выдавали. От голода пухли дети и взрослые. С фронта в деревушку ни один мужик не вернулся. Приезжал представитель власти с предложением переезда на бывшие немецкие земли – в Калининградскую область. 2-3 многодетные семьи решились покинуть родные места.

5-6 классы прошли как-то незаметно. Появились новые предметы, учителя стали называть нас на «Вы», а у меня в тетрадках появилась неизвестная в прежние годы отметка «хор». Моя жизнь была заполнена домашними заботами – отовариванием карточек, домашней уборкой и т.д.

Мама тяжело болела. Дни шли один за другим. Братик много обследовался и лежал в больницах. Татьяна Игнатьевна, соседка по коммуналке, врач-психиатр, сделала все, чтобы по возможности поднять Серёжу на ноги, и он смог учиться, и неплохо, в нормальной школе.

Осенью 47 года мама и братик лежали в больницах, а их продуктовые карточки оставались у меня. Каждый день я отоваривала талоны на хлеб, и, не отходя от дверей хлебного магазина, к которому мы были прикреплены, часть хлеба продавала – он уходил мгновенно. На вырученные деньги покупала кусочки сахара, собирала гостинцы и навещала маму и Серёжу по воскресеньям.

Стояла золотая осень – бабье лето. Впервые отмечался День рождения города – 800-летие Москвы. Все зубцы кремлевской стены были украшены лампочками. Центральный телеграф светился сотнями разноцветных огней. Москвичам был сделан сказочный подарок – выдали без карточек по 1 кг муки на каждого члена семьи. Москвичи стояли в многочасовых очередях с номерками на руках, написанных химическим карандашом, в ожидании своего счастья. Ведь на Руси праздник без пирогов – не праздник. Вот и наша коммунальная кухня заполнена запахами пирогов и пирожков. Все угощают друг друга. Это начиналась новая жизнь.

К празднику было выпущено много книг – дешёвых и разных, очень много книг в серии «библиотека для школьников», русской и иностранной классики. Обсуждались и война 1612 года, и война 1812 года, и наша, последняя, Великая Отечественная. В школе проходили собрания, обсуждения, кипела молодая мысль. Раздавались бесплатные билеты в театры. А в праздничный день на всем Садовом кольце продавались бутерброды с колбасой и сыром.

В это время мама с Серёжей были в больницах. В праздничный день еду навещать своих дорогих и любимых. Обе больницы в Сокольниках. Еду через всю Москву. Из репродукторов звучат песни о городе-герое.

Сначала – к братику, он очень скучает и просится домой. Привезла ему кусочки сахара, оладушки и бумажный мячик, который прыгает на короткой резинке.

Мама радуется моим оладушкам с дольками антоновского яблока.

Вечером мы с одноклассницей Галей Лашковой гуляем по центру Москвы, Красной площади. Кругом улыбчивые, приветливые и радостные лица. Возвращались по Манежной, Волхонке, Кропоткинской. Звучат песни, бодрая веселая музыка из всех громкоговорителей. Галя, на подаренные ей отцом 50 руб., купила в лимитном магазине одно пирожное – «наполеон» и разделила его пополам. От забытого вкуса сладкого на душе стало радостно. Вспомнила, как давным-давно в довоенные времена, в моем далёком детстве, у меня было много светлых прекрасных дней, и мне стало легко на душе.

Праздничный салют мы смотрели на Крымском мосту. А высоко в небе в лучах прожекторов, как и прежде, светился большой портрет товарища Сталина.

В декабре отменили карточки. Это был настоящий конец войны. 

 

Шли годы. Мирная жизнь постепенно вошла в свои берега. 

В 70-е годы особенно заныла душа – зовёт на поклон к могиле отца. В то время начали приводить в порядок военные захоронения. Переписываюсь с военкоматом – и получаю ответ: станция Оленино Рижской железной дороги, а далее пешком. По болотам можно пройти только в жаркие дни июля месяца. И вот я в начале долгожданного пути – тропка бежит под ногами – то пропадает, то появляется вновь. Лес, болота, мошкара. Я почти бегу, как когда-то маленькой девочкой на встречу с любимым папочкой. Вот на взгорке виднеется изба. Поднимаюсь и вижу свеженасыпанный холмик земли. Из дома выходит хозяйка, приглашает в избу, угощает чаем. Идёт долгий и печальный разговор. На её глазах шли упорные бои за селенье Холм. Сколько молодых красавцев не вернулось! Припомнила, как красиво и звонко пели бойцы в редкие часы перед боем. Слёзы долго не оставляют нас. Воспоминания ещё слишком живы. Какие шли страшные изнурительные сражения в этих местах – ледяные зимы, белые полушубки, лыжи, дозоры, ранения, ранения – и смерть, смерть, смерть. Весна – грязь, дожди, опять местные бои в рукопашную, не хватает снарядов, продовольствия, горят сёла, прорываются вражеские танки – и снова ранения и смерть. 

Вот и лето – первое успешное наступление советских войск в летних условиях. С обеих сторон в боях участвовало до 1500 танков. Жара, гнус, кровопролитные бои продолжаются. Были освобождены десятки населённых пунктов. Опять осень – и опять леденящий душу и тело мороз. Тысячи танков участвуют в сражениях. Бои не прекращаются ни на один день. И снова весна, снова тяжелейшие бои. И только в последние дни марта – долгожданная победа на дальних подступах к Москве. Сражение за Ржевско-Вяземский плацдарм было самым кровопролитным за всю историю Великой Отечественной войны. Мир и покой всем, кто остался навеки лежать в этой русской многострадальной земле.

В той страшной мясорубке погибли многие сотни тысяч бойцов Красной Армии, молодых и не очень. Свой вечный покой они нашли в лесах и болотах. И сотни тысяч матерей и вдов горючими слезами оплакивают их. А их дети, девчонки и мальчишки, маленькие солдатики Великой Отечественной, через всю жизнь пронесли своё сиротство.

Деревеньки давно опустели, и некому ходить на могилки. Сделаны перезахоронения. На братской могиле стоит монумент воина-освободителя, плиты и ограда. Под номером 323 – мой отец, Якушев Артемий Данилович.

Завещанием всем живущим от имени погибшего бойца звучат пронзительные слова Александра Трофимовича Твардовского:

 

Я убит подо Ржевом,

Тот – ещё под Москвой

Где – то, воины, где вы,

Кто остался живой?

Завещаю в той жизни

Вам счастливыми быть

И родимой отчизне

С честью дальше служить.

И беречь её свято,

Братья, счастье своё –

В память воина-брата,

Что погиб за неё.

 

Мы – дети, очевидцы Великой Войны, уже уходим в мир иной. И нет нам оправданья, что мы не смогли выполнить завет погибших.