10.09.2015

ЖУКОВА (БУЯНОВА) Тамара Михайловна, выпускница 1954 года кафедры географии и картографии почв.

 

 

Деревня Дурыкино расположена в Солнечногорском районе Московской области. Она вытянута вдоль Ленинградского шоссе и удалена от МКАД на 24-26 км.

Я родилась в Москве 21 октября 1929 г. Наша семья жила в Москве, на Пресне. Каждое лето мы, дети, проводили в деревне Дурыкино у моих бабушки и дедушки по материнской линии. Фамилия их была Зерновы. Дом располагался в центре деревни, справа от Ленинградского шоссе, если ехать из Москвы. Нас собиралось 19 внучат, да ещё на выходные из Москвы приезжали мои родители и родители других моих двоюродных братьев и сестёр. В деревне также жили многие другие наши близкие родственники. 

Деревня была очень большой. На момент войны в ней насчитывалось более 320 домов. Здесь было практически всё, что нужно, кроме церкви. В неё надо было ходить в соседнее Чашниково. А так в деревне имелось несколько магазинов, керосиновая лавка, чайная, почта, телеграф, школа, 4-этажная больница, клуб на 300 мест. В 2-этажном доме в центре деревни располагался на втором этаже сельсовет, под ним – пекарня. Военкомат был в Солнечногорске, в 17 км от деревни.

 

Обычно мы добирались сюда из Москвы на паровозе до платформы Поваровка, а оттуда папа меня нёс на руках или плечах до Дурыкино. Но, однажды, когда мне было лет 5, при выходе на платформу мне сильно ударила по пальцам руки тяжеленная металлическая дверь, думали, что я потеряю на ней пальцы, но обошлось, хотя я и теперь с содроганием вспоминаю ту адскую боль. После этого нас из Москвы стал возить муж маминой сестры Павел Игнатьевич Гаврилов, бывший тогда директором киностудии «Союздетмультфильм» (сейчас «Союзмультфильм). У него была собственная автомашина «Эмка», позже «ЗИС».

Летом в деревне было очень весело и интересно. Утром наши старшие братья давали нам задания. Девчонкам поменьше, в том числе и мне, доставалось ходить в лес за шишками для самовара, девочек постарше направляли на прополку. Нам девочкам также поручалось чистить от копоти стёкла для керосиновых ламп и каждый вечер дедушка нас об этом спрашивал.

 

Предметом нашей зависти были пионеры из летнего лагеря, который располагался в школе. Их линейки, костры, горны, барабаны, песни, сборы отрядов – всё это было так замечательно. Часто мы ходили в соседние леса за грибами и ягодами. Особенно урожайными были походы в так называемый «Виноградовский лес». На деревне говорили, что там, где прошли Зерновы – искать уже нечего.

Жители деревни были довольно зажиточными и хорошо обеспеченными людьми. У моих бабушки и дедушки были корова Зорька и телка, баран, привезённый из Средней Азии, овцы, свиньи, гуси, куры, индюшки.

Лето 1941 года я по традиции проводила в Дурыкино. Известие о начале войны как-то мало меня взволновало, думалось, что война скоро кончится и жизнь вернётся в прежнее русло. Папе, который был военпредом на одном из московских заводов, было предложено эвакуироваться, но на семейном совете было решено остаться. Незаметно прошло лето. В сентябре я пошла в школу в соседней Радумле, которую я посещала до ноября. 

Мой старший брат Сергей в июне 1941 года закончил 10-ый класс. Все его одноклассники и одноклассницы ушли на войну, вернулся только один человек – Юра Горячев, потерявший на фронте руку.

С приближением фронта дед вырыл щель-укрытие на склоне бугра недалеко от нашего дома. Там были оборудованы спальные места - кровати. Мы также набили сеном мешки, перенесли туда постельное бельё. Когда в деревню вошли немцы, нас там помещалось 15 человек.

В октябре очень часто над нами пролетали в сторону Москвы немецкие бомбардировщики, надсадно гудя над нашими головами. Изредка их атаковали наши истребители, тогда самолёты противника хаотично сбрасывали свой боезапас где попало, и мы часто видели разрывы от бомб в соседних лесах и оврагах.

 

В ноябре артиллерийская канонада была слышна уже совсем близко, чаще всего с северо-востока, от долины Клязьмы. В третьей декаде ноября через нашу деревню проходили отступающие части Красной Армии. Это были и пехотинцы, и военные машины, иногда танки. В деревне они не задерживались и не поджигали её.

В сумерках 27 ноября к нам в дом вошли наши санитарки в военной форме, в ушанках и сказали, что им надо разместить у нас двух тяжело раненых бойцов, за которыми они вернутся позже. Я запомнила, что их звали Аня и Таня. С ними осталась одна из санитарок. У одного бойца было ранение в левый глаз, и он выпал из глазницы, держась на чём-то. Санитарка всё пыталась ему вправить этот глаз на место, но боец сильно кричал от боли и мешал делать это. Санитарка позвала меня помочь ей, подержать голову раненого. Я заявила, что очень боюсь крови, она ответила мне: «Ты будешь мне помогать!» Я взяла руками голову этого бойца, а она её перевязала. Затем наступила очередь раненого в ягодицы. Он был в ватных брюках, фрагменты окровавленной одежды прилипли к ране. Ему также потребовалась перевязка, и я помогла санитарке. Поздно вечером за ранеными приехала повозка, и их эвакуировали.

 

Наступило утро 28 ноября. Было солнечно, морозно и как-то необычайно тихо. Никакого движения по шоссе не было. Около 11 часов утра по шоссе пошли немецкие машины, конные повозки с задастыми лошадьми, хвосты у которых были как-то по особенному подвязаны. Потом проехали мотоциклы, грузовики.

Помню, что вечером этого дня немцы привезли 7 красноармейцев. Это были совсем молодые ребята. Их раздели и погнали дальше в плен. Немцам активно помогал какой-то украинец, всё стараясь угодить им. Внешность у него была очень красивой. Взрослые потом рассказывали, что это был наш разведчик и что он был хорошим человеком.

В сумерках 28-ого ноября немцы стали расселяться по домам. Все русские покинули свои дома. Деревня буквально вся заревела: тут и там резали скот, гонялись за курами и другой птицей. Немцы, поселившиеся в доме бабушки и дедушки, вели себя бесцеремонно. Брали всё, что им было нужно, прибрали все запасы: сало, соленья и прочее. Одеты они все были очень не по погоде, в тоненьких шинелях, кепках. Многие от холода укутывались в женские платки. Первым делом после занятия ими дома было как следует нагреть его. Мне понадобилось что-то взять из дома, и я прошла в нашу комнату. В избе немцы были совсем голые и что-то непонятное мне делали. Как оказалось потом – били вшей. Дед не разрешал бабушке и другим женщинам ходить в избу, занятую немцами: боялся, что их изнасилуют.

 

На следующее утро пришли другие немцы. Уже нечего было резать и они доедали и добирали то, что осталось от предыдущих команд. Немцы по-разному относились к нам, детям. Те, у кого у самих были дети, жалели нас, гладили по головам, давали конфеты. Но, бывали и совсем другие немцы, обозлённые и жестокие.

Примерно 7 декабря немцы согнали всё оставшееся население к клубу. Это были женщины, старики, подростки и дети. Стали отбирать у людей теплые вещи. У дедушки отобрали полушубок и валенки, а у бабушки – пуховой платок. Дедушке тогда было 73 года, у него была очень красивая седая борода. Согнанных выстроили в колонну и погнали в сторону станции Поварово, где уже были приготовлены товарные вагоны для угона населения в Германию.

Стали подходить к первой на нашем маршруте деревне Липуниха. До неё от Дурыкино 3 км. Там, в доме на окраине, жил двоюродный брат дедушки. Жителей этой деревни также стали сгонять и объединять с нашей колонной. Мы встретились с нашими родными и в начавшихся сумерках смогли незаметно для немцев отделиться от колонны в сторону и укрыться в лесу. Там, под одной из высоких ёлок взрослые утоптали снег. На него брошены были оставшиеся у нас теплые вещи. Всего нас было человек 15. С нами были две мои сестры с грудными детьми. Младшему было 3 месяца. Дети, как ни странно, не плакали и не выдавали нас своим плачем, хотя сквозь поредевший лес мы видели, как немцы движутся в сторону Поварово. Больше всего мы боялись, что нас обнаружат собаки, но, ничего, пронесло.

 

Так мы провели в лесу время до 13 декабря. 8 декабря взрослые с утра послали одного из моих двоюродных братьев сходить посмотреть, как там в Дурыкино. Когда он вернулся, то сообщил, что немцы в деревне методично обливают все дома бензином и готовят их к пожогу. В итоге, вся деревня была сожжена, уцелел только один маленький дом, расположенный на окраине деревни, в овраге. Та же участь постигла дома в Липунихе и Радумле.

Те, кого немцы согнали в Поварово, были погружены в товарные вагоны и отправлены в сторону Клина. В пути их состав попал под бомбёжку, а одна из бомб уничтожила вагон, в котором ехало около 30 наших односельчан. Судьбу остальных я не знаю.

Рано утром 13 декабря мы вышли из леса, проведя в нём 5 дней, и пошли в Дурыкино. Все дома были сожжены, стояли только печные трубы. Снега не было и земля была даже горячей. На пепелище нашего дома дед раскопал то место, где был погреб и достал нам всем черной обугленной картошки. Мы её с жадностью съели, перепачкавшись все сажей. Посоветовавшись, взрослые решили пешком идти в Москву. А это расстояние 42 км. Не помню, как мы шли туда, и сколько это заняло времени.

Навстречу нам попадались советские солдаты и командиры все в светлых добротных полушубках, ушанках. Вокруг дороги валялось много трупов, убитых лошадей. Один из наших попутчиков прыгнул на убитую лошадь, и сработала мина. Военные, которые были рядом, предупредили нас, что трупы и убитые лошади могут быть заминированными.

Наконец дошли до Чёрной Грязи. Далее, перед Химками шла проверка документов. Нас, детей пропустили, а деда, у которого никаких документов не было, забрали, но вскоре отпустили. В Химках нас встретил на машине папа. Первым рейсом он забрал бабушку, маленьких детей и отвёз их на квартиру маминой сестры, которая работала врачом в Боткинской больнице и жила рядом с ней на Беговой. Потом он вернулся и забрал всех нас оставшихся. Уже под утро следующего дня мы с сестрой добрались пешком до нашей квартиры на Пресне, в районе Шмитовского проезда. Меня удивило, что в Химках работал общественный транспорт – автобусы и даже ходил троллейбус, как сейчас помню № 6. Дома, в нашей квартире были выбиты все стёкла, так как родителей в ней, как правило, не бывало. Окна были забиты фанерой. Хорошо ещё, что в октябре, когда Москва готовилась к эвакуации, населению раздали по 16 кг муки на человека. Эти запасы нам очень помогли. Но, в квартире было очень холодно,  и мы для обогрева жгли табуретки, столы и даже книги, о чём я сейчас очень жалею.                                    

 

В школу мы начали ходить уже в сентябре 1942 года.

В своих анкетах я никогда не указывала, что находилась на временно оккупированных территориях, а мой папа в анкетах писал о том, что я была в оккупации.

Москва

24 апреля 2015 г.

 

 

 

Тамара Михайловна за работой над этими воспоминаниями. 18 апреля 2015 г.

 

Положение Дурыкино на современном космическом снимке. На юге видны северные окраины Зеленограда

 

 

Фрагмент «Карты окрестностей Москвы» 1925 г., масштаба 1:200.000