МИХАЙЛОВ ИОСИФ СЕРГЕЕВИЧ – выпускник 1955 г. кафедры географии и картографии почв, староста Школы Юных Географов (1948 – 1950), студент геофака (1950 - 1955), научный сотрудник географического ф-та (1960 –1965), кандидат географических наук

ВОСПОМИНАНИЯ О ГЕОГРАФИЧЕСКОМ ФАКУЛЬТЕТЕ МГУ (1948 – 1955)

Часть 1. Школа Юных Географов (1948-1949)

     В это время в нашу среднюю школу на педагогическую практику пришли студенты старшекурсники с географического факультета МГУ. Среди них были и фронтовики, которые рассказывая о Германии, Польше, Венгрии, дополняли их своими живыми впечатлениями военной или послевоенной поры. Большая часть класса была очарована этими педагогами. Среди них выделялся Борис Беклешов своим неординарным отношением к молодежи, привлекая нас к себе. Он оставался с нами после уроков и очень интересно беседовал с нами. Он отобрал несколько энтузиастов-географов и пригласил их на географический факультет МГУ, где в это время формировалась школа юнг (юных географов), ядром которой была группа школьников, побывавшая до этого вместе с Беклешовым в Северном Таджикистане. Мы влились в эту группу. Это была разношерстная компания парней и девушек разного возраста. Старшему Киму Лосеву было уже 18 лет, младшему Мише Бееру – 12. Создалась группа романтиков, которые грезили дальними странствиями, а пока под руководством студентов-старшекурсников ходили походами по ближнему Подмосковью с песнями, кострами. А, главное,- узнавали, про теплое море каменноугольного периода, о ледниках, покрывавших Русскую равнину. Учились читать книгу природы. Походами наша учеба не ограничивалась.

     Нам читали лекции профессора Зубов, Муравейский, Орлов, Солнцев, Алисов, Витвер, Баранский, Гедымин.  Навсегда запомнилось, как Муравейский с помощью горящей папиросы демонстрировал нам ламинарное и турбулентное движения. Лекции были еженедельно в большой аудитории факультета.

Визит к Н.Н. Баранскому

     После своей темпераментной лекции о будущем в освоении Сибири и Севера Николай Николаевич Баранский пригласил нас к себе домой на чашку чая. Как он сказал: «Поговорить с потребителями». Он был автором школьного учебника по экономической географии СССР. Жил он тогда в двух комнатах в арбатских переулках. Мы вошли в небольшой кабинет, где стояли стол, два ободранных кресла и полки с книгами. Книги лежали на полу, на подоконнике, заполняя почти все пространство. Мы разместились в креслах и на подоконнике с чашками чая и вкусным печеньем. Баранский – с громыхающим голосом, высокий, грузный, седой - сидел за столом. Перед ним лежала вёрстка нового издания его учебника. Я не помню, что мы ему говорили, но беседа длилась два часа. Он внимательно слушал и делал заметки на листках вёрстки. Потом он рассказал нам про свою молодость в Томске. Тогда в старших классах гимназии они организовали «Союз пяти Николаев против одного (Николая второго)». Они распространяли листовки, агитировали среди рабочих, сидели в участках. Прощался он очень сердечно, особенно с девушками. Говорил им комплименты, вгоняя их в краску. Позже Николаю Николаевичу дали квартиру в новом здании МГУ. Когда приехали грузчики его перевозить, они заполнили грузовик книгами и перенесли немного мебели. «Где же Ваша обстановка?» - обратился к Баранскому бригадир. «Я больше о меблировке мозгов заботился» – отвечал Николай Николаевич.

Первый раз в Красновидово

     Нашими непосредственными руководителями были Алла Левина и Наташа Дорф. Особенно запомнились выезды на зимние каникулы в Красновидово, где мы жили в неуютном и холодном четвертом корпусе – кирпичном здании, чудом сохранившимся в войну. Но мы не замечали неуютности и бытовых неудобств. Днем под руководством своих руководителей, среди которых выделялся Юра Симонов –фронтовик, пишущий стихи, поющий песни, кумир всех девушек студенток и школьниц. Вечером пели, читали стихи, ложились заполночь, а утром чуть свет опять в маршрут.

Публичные выступления

     Когда вернулись в Москву, мы участвовали в популярной передаче на радио «Клуб знаменитых капитанов». Иногда нас включали в эти передачи. Так я рассказывал капитанам про плавание по Уральским озерам. Текст, который я написал, редактировали, потом он проходил тройную цензуру. По крайней мере, на тексте стояли три разрешительные печати. Кончилось тем, что меня не допустили к микрофону, а текст от моего имени зачитал диктор, а я смотрел на него через стеклянную перегородку.

Весной на факультете проходила традиционная научно-студенческая конференция. Меня включили в нее с докладом «Зауральский озерный край». К моему удивлению я занял второе место и получил почетную грамоту. Обо мне декан факультета Константин Константинович Марков сказал, что я законченный географ. Эти слова передали нашей учительнице географии Клавдии Ивановне Юркевич, а она их  озвучила на уроке. После чего меня мои одноклассники называли не иначе как «конченный географ».

Поступление в МГУ (1950)

     Вскоре я отнес свои документы в МГУ. Документы принимали в торжественном актовом зале главного корпуса МГУ на Моховой. Я заполнил анкету, уверяя, что ни я, ни мои ближайшие родственники в плену или интернированы не были, что родственников за границей не имею. Написал автобиографию, уместившуюся на половине странички, заявление с просьбой о приеме. Все это понес к столику, где это внимательно прочитывалось. Первый вопрос был ко мне: «Вы не еврей Михайлов? Почему вы Иосиф?» Пришлось сказать: «В честь товарища Сталина». Мой ответ с удовлетворением был принят.

     В том году на курс не было принято ни одного еврея. Кандидатуры их отклоняли по разным причинам. Но в течение первого курса все, кто из них стремился на географический факультет, пополнили наши ряды.    

     Начались экзамены. Мне очень повезло, что в то время на географический факультет сдавались гуманитарные предметы. На сочинении я получил четыре, хотя не сделал ни одной грамматической ошибки. «За слабое раскрытие темы» – было написано на моем сочинении. Географию у меня принимала Ольга Эдуардовна Бухгольц. Естественно, что после двухгодичных занятий в школе Юнг, я получил пять с плюсом. На экзамене по истории мне достался вопрос о Французской революции. Тут я вспомнил добрым словом Веру Антоновну, и мой ответ с подробностями тоже оценили на пять с плюсом. По литературе и английскому языку я получил по пятерке. Итого – 24 балла с двумя плюсами. После нескольких дней волнения, я увидел свою фамилию в списке поступивших.

Зарайская экспедиция (1950)

     Август пролетел незаметно. Некоторое время я копал почвенные разрезы на полях возле деревни Мендюкино возле Зарайска. Место было открытое с редкими перелесками. Вдали за широкой долиной реки Осетр были видны кирпичные стены обветшавшего Зарайского Кремля. Моей  работой руководил студент-старшекурсник Юра Цесельчук. Он прошел всю войну, почти все время на передовой. Имел два тяжелых ранения, и снова после выздоровления возвращался в свою часть. Юра происходил из семьи этнических поляков, но давно обрусевших. Осенью сорокового года он поступил  на геофак МГУ. Летом сорок первого вместе со своими однокурсниками добровольно ушел в армию. Его направили в училище, где он за полгода получил кубики лейтенанта. В это время началось формирование польской дивизии имени Костюшко, вспомнили о его польском происхождении, и он превратился в пана поручика Еже Цесельчука. С этой дивизией он прошел от Белоруссии до Берлина. Он заслужил многие советские и польские ордена и медали, но очень редко надевал гимнастерку, где они были прикреплены. Он не любил рассказывать о войне, говоря, что та был невыносимо тяжелый труд. Но рассказывал с юмором о своем общении с полковым ксендзом, который был тоже обрусевшим поляком и членом партии. Юра был очень добрым, веселым человеком, но вместе с тем командирски строгим, что касалось работы.

СТУДЕНЧЕСКИЕ ГОДЫ (1950-1955)

Первые дни на факультете

     1 сентября 1950 года. Мы идем по знакомой лестнице на четвертый этаж в знакомую пятьдесят седьмую аудиторию, которая уже гудит от голосов однокурсников. Мы юнги держимся стайкой. Аудитория набита битком. Особенно много девушек. Среди  платьев и курточек выделялись гимнастерки и матросские форменки. Звонок. В аудиторию вошли декан факультета Константин Константинович Марков – невысокий седоватый, но очень живой человек; его заместитель – очень строгая и серьезная Вера Ивановна Веденеева, парторг – Александр Иванович Соловьев и комсорг Изида Гусева. К.К. поздравил нас с поступлением, произнес небольшую речь и представил нам парторга курса Николая Благоволина, высокого блондина в сером костюме с орденом Красной Звезды на лацкане,  и старосту курса - Виктора Войтова - высокого худого в матросской форме без погон.

     Вступительную лекцию о географии и ее роли в жизни прочел Борис Павлович Орлов – крупный грузный мужчина с большой круглой головой, окаймленной снизу аккуратной седой бородкой. Он был изумительный педагог и всегда мог найти правильный тон и выражения в обращении к неуемным первокурсникам. Говорят, что он тридцать лет рассказывал одни и те же анекдоты, но это не умоляло его педагогического таланта. Начались лекции, непривычные для нас - вчерашних школьников. Причем на лекции приходилось бегать через двор Университета. Лекции по математике читались в «новом» здании на Моховой. Физику нам читал профессор Модзалевский в большом кирпичном здании физического факультета. Там была наиболее хорошо оборудованная аудитория. Перед нами на большом экране появлялись спектры элементов, менялись цвета при поляризации света. Химию нам читал первый проректор и фактический хозяин МГУ профессор Вовченко, который раскрывал на кафедре учебник Глинки и буквально читал страницу за страницей.  Как писал наш поэт Олейников: «Пусть получает на арапа, зарплату Вовченко свою».

     Основные лекции шли в пятьдесят седьмой аудитории. Кроме ярких лекций Борис Павловича Орлова. Нам читал геодезию профессор Дензин. В отличие от Орлова он  существовал отдельно от студентов. Несмотря на шум в аудитории, он монотонно и методично излагал основы своего предмета, исписывая доску бесконечными формулами. «Как сонный воду льет грузин, детей баюкает Дензин» – писал наш поэт. Но особенно нам доставалось на основах марксизма-ленинизма, которые нам читала наша соседка по коридору Татьяна Акиндинова. Она начала свои лекции с утверждения, что изучение марксизма нам необходимо, чтобы бороться с буржуазными пережитками, одним из которых является смех на лекциях. Наша  поэтесса Вера Блинова писала:

                                             Акиндинова что-то болтает.

Видно зря я уселась назад,

Если даже сюда достигает

Направляемый верный взгляд.

Буржуазный, позорный, растленный,

Где-то слышится сдержанный смех.

Этой ведьмою мир наш бренный

Наказуем за смертный грех.

Бедный Оська Михайлов попался

Этой дьяволице на глаза,

Слишком громко в углу рассмеялся,

И над ним разразилась гроза.

Видно он не любил институты,

Наш почтенный и славный бог,

Если даже в плохую минуту

Акиндинову выдумать мог.

     Конечно гиперболизировано, но в основном правильно. Талмудизм и начетничество убивали в нас всякое желание приобщиться к этому предмету. Ходил по рукам рисунок, где студент изображался в виде тощего коняги, подкованного на все четыре ноги. На подковах надписи: ОМЛ, политэкономия, истмат и диамат. Единственный, кто не страдал от этого предмета, был Витя Варламов – сын секретаря обкома. Обладая исключительной памятью, он выучил «Историю партии» наизусть, как катехизис и мог начинать пересказывать наизусть с любого абзаца, что поощрялось в то время.

     Очень импозантно читал лекции Николай Николаевич Баранский – громадный, седой с громовым голосом он ходил по аудитории, излагая иногда нетривиальные вещи о социалистическом способе производства. Иногда он подходил к симпатичной студентке, которая тщательно пыталась записывать его мысли. Внимательно смотрел на нее и говорил: «Зачем ты пошла не геофак – сделают тебе ребенка, и кончится твоя география». Девушка краснела до кончиков волос, а он спокойно продолжал  лекцию.

     В промежутках между лекциями по группам шли практические занятия по физике, химии, геологии, иностранному языку. Практические занятия по физической географии вел Юрий Константинович Ефремов –  известный географ, поэт, романтик.  Эти занятия выливались в изучении географической номенклатуры – то есть зубрежки географических названий. Ю. К. так разнообразил этот сухой и зубрежный предмет! Его одухотворенный вид, певучий голос, седеющие усы и бородка, блестящие за очками глаза завораживали молодежь, особенно девушек. Мы соревновались друг с другом по количеству выученных названий и щеголяли названиями притоков реки Окаванго или островов группы Фана-Фути. Хорошее знание географической номенклатуры, конечно, пригодилось при дальнейшей учебе и работе.

Офицерская учеба

     Один день в неделю у девушек был выходной, а мы в подвалах церкви Святой Татьяны, около пушки, грызли гранит военных наук. Почему-то из нас вместе с другими естественными факультетами готовили артиллеристов-зенитчиков. Это была единственная техническая подготовка, которую мы проходили. Нам преподавали полковники, которые еще участвовали в первой мировой войне. Среди них были энтузиасты и очень хорошие знатоки дела, как полковник Марков, который, несмотря на нашу общую безалаберность сумел нам внушить уважение к технике: пушке Лендера и Тарновского 87-милиметровой и прибору управления зенитным огнем (ПУАЗО), который в те времена был еще механическим, – громадным ящиком с множеством ручек и циферблатов, который так и оставался для нас вещью в себе. Другие полковники были типичными солдафонами, которые заставляли зубрить армейские уставы, обращаясь к нам с матерком и казарменными шутками.

     Вот так и шло наше обучение. Кроме лекций и занятий мы проводили много времени в библиотеке, которая располагалась в актовой зале Университета, с колоннами и красивейшими фресками на потолке. У этого зала была отличнейшая акустика. Разговор шепотом между соседями разносился по всему залу.

     Часто мы кучковались в общежитии на Стромынке, где иногородние студенты жили по 12 – 14 человек в комнате. Койки стояли впритык. Особенно тесно было  в комнатах девушек, куда нас изредка пускали. Большая компания часто забиралась ко мне, так как я жил всех ближе к факультету.

Факультет на Моховой

     В то время факультет занимал верхний этаж небольшого здания, приткнувшегося в дальнем углу университетского двора. В этом здании еще размещались геологический факультет и почвенное отделение биологического факультета. Наш верхний этаж постоянно был переполнен и кипел как муравейник. Самым людным местом была комсомольская площадка (лестничная площадка между 3 и 4 этажами). Тут во всю стену висела стенная газета «Наши горизонты». В ней кроме официозных статей к пролетарским праздникам, печатались заметки о дальних экспедициях с хорошими фотографиями, воспоминания участников войны, стихи поэтов геофака. Колонка юмора с хорошими карикатурами на факультетские темы. Поднявшись на четвертый этаж, попадаешь в узкий слабо освещенный коридор, всегда заполненный народом. Единственное окно в торце этого коридора упиралось в стену медицинского института, где ниже располагалась прозекторская, и мы могли наблюдать, как студенты-медики расчленяют трупы. Из коридора шли двери в аудитории. Собственно аудиторий было всего две: большая 57-ая и поменьше 56-ая. Остальные были комбинированы с помещениями кафедр. Так на кафедре геодезии посредине стоял большой макет местности, на котором мы изучали геодезию, а вдоль стен стояли столы сотрудников кафедры.

     Особенно памятна 67 комната, разгороженная шкафами на две части. В одной ютилось 4 кафедры: физической географии СССР, физической географии зарубежных стран, географии почв и истории географии. За шкафами шли лекции. Запомнился такой эпизод. За шкафами идет лекция климатолога профессора Бориса Павловича Алисова, а перед шкафами кафедру ведет Николай Адольфович Солнцев. Оба интеллигентнейшие  люди. Тот и другой начинают вполголоса, чтобы не мешать друг другу. Но постепенно забываются и говорят громче. Когда их голоса смешиваются, они выходят к торцам шкафов, церемонно извиняются друг перед другом и начинают опять вполголоса, а через некоторое время цикл повторяется. В этой же комнате за доской располагался профком. В то время его председателем был Николай Павлович Лебедев, и студенты во время лекции видели его ноги и ноги посетителей, приходивших  к нему. Кафедра географии почв имела стол и два стула. На одном из них постоянно сидела хранительница всех дел кафедры Елена Владимировна Писарева. Другой предназначался для преподавателей. Часто его занимал доцент Николай Николаевич Розов. Но вот вбегает профессор Ю.А. Ливеровский (он в то время не ходил, а бегал) и Розову приходится уходить в коридор. Приходит заведующий кафедрой профессор И.А. Герасимов и Ливеровскому приходится ретироваться вслед за Розовым. Такое положение было и на других кафедрах. Когда проводилось заседание одной из них, представители других покидали свои рабочие места.

     В одном из углов располагался деканат – две крохотные комнатушки. В одной из них располагалась учебная часть во главе в Любовью Александровной Дубовицкой, которая при этой потрясающей тесноте умудрялась соблюдать график учебного процесса. В другой впритык стояли два стола: декана Константина Константиновича Маркова и его заместителя Веры Ивановны Веденеевой. Она знала всех студентов в лицо, их достоинства и недостатки. В период экзаменационных сессий, когда одновременно было нужно много различных помещений, страдал и деканат. «Выселяет декана экзамен, и уходит декан в коридор» – говорилось в поэме о факультете. Вместе с тем эта теснота порождала коллективизм, дружбу и хорошие отношения как между студентами, так между студентами и преподавателями.

Наш курс

     Наш курс, который насчитывал около 200 человек, был конгломератом людей разного характера, наклонностей, жизненного опыта. Ядром нашего факультета были фронтовики. Почти все они включились в нелегкий труд войны в ее середине, когда уже произошел перелом в нашу пользу. Но им, тем не менее, досталось горького солдатского опыта. После войны их еще 4 года держали в казармах и демобилизовали только в 50-м году.

Фронтовики

     Это был моряки, ходившие на лекции в тельняшках и бушлатах. Миша Анучин, невысокий, кряжистый с очень внимательными глазами, - служил  на Северном флоте. Витя Войтов, высокий худой, - с Балтийского флота. Мощный черноморец – Гена Корнилов. Щуплый, в больших очках – Юра Куликов. Если первые трое редко говорили по свою нелегкую службу, то Юра охотно травил салакам про морские подвиги. Но настоящие моряки быстро вывели его на чистую воду. Хотя он и числился во флоте, но строил адмиральские дачи под Москвой. Он получил обидную кличку Трюгве Ли. Так звали в то время руководителя ООН - известного демагога.

     Кроме моряков среди фронтовиков были наш парторг бравый командир «Катюши» Коля Благоволин, партизан и армейский старшина Толя Деревицкий, интеллигентный Женя Селиванов, высокий стройный брюнет Юра Яблоков, самый старший на курсе, седой Наиб Ширинов. «Мальчик веселый из Карабаха» – так он аттестовал себя. Естественно, что они пользовались успехом у наших девушек. Анучин, Благоволин, Яблоков создали семьи на курсе.

Вчерашние школьники

     Курс на три четверти был женским. Большая часть девушек были москвички – медалистки, очень серьезные с благоговением относившиеся к лекциям, отдававшие все свои силы учебе и только изредка позволявшие себе слегка расслабится на дружеских вечеринках. Иногородние девушки, жившие в общежитии, вначале поражали провинциальностью одежды и поведения. Но очень быстро эта провинциальность соскочила с них, и они не отличались уже от остальных. Были и девицы, повидавшие жизнь, опытные в житейских и других вопросах, но их было очень мало. Мальчишки, хотя и были в меньшинстве, разбились на небольшие группы по интересам.

«Пылесосная» кампания

     Наша группа сформировалась из бывших юнг и примкнувшим к нам ребят. Кроме лекций и занятий мы постоянно бродили по Подмосковью. В эту группу входили Сергей Иконников, Дима Аксенов. К нам примкнули Борис Родоман, Игорь Олейников, Володя Ходаков. Иногда к нам присоединялся Валерка Нефедьев, прозванный почему-то Лаешкой. Во время неинтересных лекций мы кучковались "на камчатке".

"Так вот она камчатка наша,

Что может быть камчатки краше.

Здесь чувствуешь себя как дома,

Здесь место каждое знакомо.

Здесь помешать не может лектор,

Хоть будь он дважды распроректор"- 

писал Игорь Олейников. Там, "на камчатке" родился рукописный журнал «Пылесос», где мы кропали свои вирши. Главным автором был Игорь Олейников. К тому же он превосходно рисовал.

Игорь Олейников

     Игорь был самым молодым среди нас. Ему только исполнилось 17 лет. Он был очень крупный, рыхлый, в больших очках и очень много курил. Он был из пензенской, старой интеллигентной семьи. Он прочел много книг о путешествиях. Хорошо знал несколько европейских языков. Мог, не задумываясь, дать справку о любой стране земного шара, ее природе и населении. Он снимал комнату в старом доме в переулках Арбата. В свободное время он лежал в своей комнате на диване с книгой и сигаретой. Все наши попытки вытащить его за город окачивались неудачей.

     На старших курсах он женился на Рае Корявихиной - девушке с большим предыдущим жизненным опытом. У них родился сын. Но они быстро разошлись, и сына воспитывала бабушка – мать Игоря, перебравшаяся из Пензы в Москву. После окончания Игорь попал в Институт географии в отдел зарубежных стран. Он очень много писал, но вел такой же неподвижный образ жизни и, к сожалению, не дожил до 40 лет. 

Сережа Иконников

     Лидером в нашей компании был Сергей Иконников. Сергей тоже был юнгой и ездил в 49 году в прикаспийскую экспедицию, где работал под руководством известного ботаника Цаценкина. Ботаника была увлечением Сергея. У него даже до начала учебы в МГУ был обширный гербарий. Сергей  происходил из старой московской семьи. У Иконниковых была отдельная квартира в старом доме на улице Энгельса (Ирининской). Вся квартира была так загромождена мебелью, что по ней можно было протискиваться бочком. В одном их уголков был большой киот со старинными иконами, пред которыми горела неугасимая лампада. В этой квартире жили Сережа, его мама, тетки, которые были старше его на 15 – 20 лет. Старшая Елена Сергеевна была одинокой, младшая Александра Сергеевна имела семью мужа и маленького тогда сына Славика. Вся семья жила очень дружно и была необыкновенно гостеприимна. Если даже забежишь на минутку, хозяева не выпустят без чашки чая, крендельков, пирожков и разнообразного варенья.

     Сергей закончил кафедру биогеографии. Уехал на Памир, где работал на Памирской биологической станции в Мургабе. Исходил весь Памир  и Тянь-Шань. Написал несколько книг по растительности высокогорий, открыл несколько новых видов растений. Потом перебрался в Ленинград, защитил докторскую диссертацию. Был одним из ведущих сотрудников Ботанического института АН СССР. Его племянник Славик Исаев окончил кафедру географии почв, на которой я в то время преподавал. Работал в Почвенном Институте. Потом перешел в чиновники РАСХН. 

Боря Родоман

     Борис Родоман был сыном актера. Он появился на свет, когда его родителям было за сорок. В отрочестве он перенес тяжелую болезнь, сопровождающуюся воспалением мозга. Врачи его спасли, но остались глухота и нестандартное поведение. Хотя Борис был освобожден от воинской обязанности и физкультуры, он был бродягой в душе и стремился участвовать во всех походах.

     На четвертом курсе Родоман написал работу по теории районирования, которая впоследствии была издана во многих странах мира. После окончания был распределен в Географгиз, где редактировал многие работы. Потом поступил в аспирантуру Институту Географии, защитил кандидатскую диссертацию. Некоторое время работал на кафедре экономической географии СССР, откуда его ушли. Потом он часто менял работу, много писал, издавался, но в основном работал, как свободный художник дома. Его работы отличались парадоксальным мышлением. Он защитил докторскую диссертацию, в основу которой были положены разработки четвертого курса. Он много пишет, публикуется, ездит по туристическим путевкам по разным странам. 

Володя Ходаков и Дима Аксенов

     Володя Ходаков был очень рассудительным человеком с хорошим аналитическим умом, хорошо физически развитым. Но еще в студенческие годы у него случались запои, и его приходилось доставлять домой в полубессознательном состоянии. Он был распределен в Институт Географии, работал в разных районах Советского Союза, защитил докторскую диссертацию. К сожалению, рано умер.    

     Дима Аксенов был жизнерадостным человеком, любил компании, выпить, был постоянным организатором междусобойчиков. Окончил кафедру океанологии, много плавал по различным морям и океанам, был практиком-океанологом, но много пил и также рано умер.         

Поход на речку Лутосню

     Мы вместе или по отдельности участвовали в различных походах по Подмосковью. Особенно запомнился поход на реку Лутосню в ноябрьские праздники 1950 года. Организатором этого похода был Гога Фирсаев. Высокий, неугомонный,  но его внутренняя энергия была как-то рассредоточена. На третьем курсе его за неуспеваемость и прогулы отправили в солдаты. В походе участвовали также две смелых девушки Лена Бунина и Рита Шаповвалова, а также Виктор Тихомиров и я. Лена и Витя образовали после этого похода устойчивую пару и прожили вместе более полвека. Накануне поездки выпал снег, подморозило. Но когда мы вышли из электрички в Клину мы увидели, началась оттепель. Еле вытаскивая ноги, мы двинулись по проселочной дороге. К вечеру мы добрели до поселка Вороново, где нам удалось попасть в свободную комнату в общежитии механизаторов. Поскольку вечер был праздничным, общежитие гудело. Нас тоже пригласили в компанию. Девушки танцевали под патефон, а нас усердно накачивали самогоном, так что добрались мы до своей комнаты заполночь.

      Утром встали с головной болью. Быстро выбрались из общежития и побрели по долине реки Сестры к устью Лутосни. Был пасмурный, но теплый день. Достигнув места слияния обеих рек, мы пошли вверх по береговому валу реки. Место было открытое, кругом расстилались заливные луга. Река делала на этой равнине немыслимые петли. Казалось, невдалеке на холмике маячила небольшая церковь. Идем час-два, а церковь снова перед нами. Идем еще три часа, и снова перед нами знакомое здание. Наконец, она осталась позади. Долина сузилась. С обеих сторон поднимались высокие крутые берега с серпантинами дорог  и отдельными деревьями, поднимавшими к небу голые сучья. Мы пересекали Клинско-Дмитровскую возвышенность. Усталые, меся  грязь, мы поднялись по угору и устроились на ночлег у местного ветеринара, который долго нас развлекал рассказами о кастрации поросят.

     Наутро мы вновь двинулись вверх по реке, также петляя по ее излучинам. Во второй половине дня мы достигли большой заболоченной котловины. Река разбилась на несколько рукавов с топкими болотистыми берегами, заросшими кустами и чахлой сосной. По одной из проток пошли мы с Леной Буниной. Уже смеркалось. Впереди шла Лена в красном берете, который ярко выделялся на фоне ржаво-бурых пятен мха и блекло-зеленой хвои сосенок. Но протока исчезла, и мы уперлись в трудно проходимое болото. Мы выбрали местечко посуше и развели небольшой костерок. К нам на дым, ломая сучья, выбежал Гога Фирсаев и вывел нас из болота. Уже затемно мы воссоединились на лесной дороге, которая вывела нас к деревне. Долго мы стучались в безмолвные избы. Наконец, какая-то бабка откликнулась на жалобный голос Лены, и нас пустили в полупустую избу. Постелили нас соломы, и мы сразу уснули. Наутро, кmargin-left:14.2pt;огда мы прос/stro/pngнулись и вышли из избы, валил плотный мокрый снег. В трех шагах неПоход на речку Лутосню было ничего видно. По торной дороге покрытой снежной кашей, мы поплелись к остановке рогачевского автобуса. На нем добрались до Москвы.

В Сьяновские пещеры

     Осенью мы под руководством нашего главного спелеолога Андрея Капицы ходили в Сьяновские пещеры на реке Пахре. Сьяновские пещеры – это каменоломни времен Дмитрия Донского, где заготавливали известняк для строительства белокаменной Москвы. В этих пещерах есть хорошо сохранившиеся ходы, где можно идти в полный рост, но есть завалы, где нужно проползать ужом. В одном из таких каминов одна из наших сокурсниц (Ира Никольская), не отличавшаяся стройностью, застряла, как Винни Пух после обеда у кролика. «Если плечи прошли, то человек должен пролезть», – сказал Капица. Мы тянули и толкали бедную девушку и вытащили ее в следующий грот. Но вся ее одежда ниже пояса была сорвана камином. Когда мы ее осветили фонариками, раздался дикий визг. Мы потушили фонарики. Тут из каина была доставлена одежда и закреплена на Ире, и мы продолжали блуждание по пещерам. Когда мы вылезли, наконец, из пещер, то увидели, что мы по уши испачканы в грязи. От нас шарахались люди в электричке. Другие походы на Рожайку и Икшу обходились без приключений, но с обязательными кострами и песнями.

Мы попадаем в «Комсомольскую правду»

     Так незаметно пролетел учебный семестр. Начались экзамены. На первый экзамен по введению в физическую географию, который принимал импозантный Борис Павлович Орлов, которому помогал Георгий Константинович Ефремов, явились корреспонденты «Комсомольской правды» и сфотографировали Юлю Ласис и меня во время сдачи экзамена. Снимок был опубликован. Потом Юля получила десятки писем из разных уголков нашей страны. Часть писем она отдала мне для ответов.

Весной наши девушки похорошели

     Начались занятия. В начале семестра меня, первокурсника, выбрали в Совет научного студенческого общества факультета, и мне пришлось принимать активное участие в организации студенческих конференций, кружков, экскурсий, что отнимало почти все свободное время.

     На курсе мы всё больше привыкали друг к другу. Весной наши девушки расцвели еще больше. Особенно выделялись Лида Новикова - высокая стройная брюнетка с большими голубыми глазами. Нужно отметить, что Лида не обращала внимания на сокурсников. На пятом курсе она вышла замуж за чеха и уехала после окончания в Прагу. Также выделялась Валя Голосова – невысокого роста, хорошо сложенная, с кукольным личиком.  Заметна была и Галя Постоленко, с волосами цвета спелого льна. Ей посвятил свои стихи Олейников.

О, Несравненная Галина,

Царица неба и земли.

Перед твоим лицом, богиня,

Мы все конечно кисели.

Как женщина, ты идеальна,

Как староста, ты гениальна.

     Были и другие, всех не перечислишь. Наша мальчишечья компания не пользовалась вниманием однокурсниц, и наши отношения с ними не имели сексуального характера. Хотя ребята постарше, такие как Женя Страдомский, совершали сексуальные подвиги и свысока повествовали нам о них.

Геология Подмосковья

     Сразу после экзаменов у нас началась геологическая практика. Ее у нас вел сын известного геолога, будущий академик РАН – Женя Милановский. Он только что закончил геологический факультет и был немного старше нас. Высокий спортивный мужчина в больших очках, увлеченный геологией, он водил нас по окрестностям Москвы и рассказывал нам о тех далеких временах, когда эту территорию покрывали моря, ледники. Девушки немилосердно кокетничали с ним. На берегах Пахры мы знакомились с известняками каменноугольного периода. Берега реки Москвы у Ленинских гор и Серебряных прудов, еще не взятые в набережные, раскрывали нам тайны морей Юрского периода. Особенно было интересно выковыривать из породы аммониты и белемниты. В оврагах у села Коломенского мы изучали отложения Мелового периода. Все это было очень интересно.

Красновидово

     Быстро и без проблем сдав зачет по этой практике, мы отправились в Красновидово, где должны были изучать азы геодезической науки. Красновидово – бывшее имение известного барона Фальц-Фейна, где у него располагалось образцовое животноводческое хозяйство. В Отечественную войну здесь некоторое время была передовая линия фронта. Все деревянные строения сгорели, а от каменных остались одни коробки. После войны эта территория была передана университету. Здесь разместились Дом отдыха, пионерский лагерь МГУ и Учебная база географического факультета. На территории базы располагалась местная школа, которая летом служила для камеральных работ и общежития преподавателей.

     Позже, когда я уже вел практику в Красновидово и жил с другими преподавателями в школе, однажды утром к нам постучались. В комнату вошли маршал И.С. Конев при всех регалиях, Константин Симонов и несколько сопровождающих лиц. Маршал извинился перед нами и стал рассказывать, что в этой комнате у него располагался штаб. Фронт проходил по реке Москве. Среди нас был метеоролог Ремизов. Он служил под командованием Конева в войну и спросил у умаршала о судьбе некоторых командиров из его окружения. Маршал подробно отвечал. Потом, пожав нам всем руки, Конев и его сопровождающие поспешили к машинам и уехали.   

Наш лагерь

     На практике поселили нас в больших армейских палатках, которые образовали лагерь на плоской площадке перед полуразрушенной часовней, стоящей на крутом берегу реки Москвы.  С обрыва действительно открывался красивый (красный) вид на долину реки. Внизу расстилалась широкая пойма с лугами, купами кустарников. По пойме крутыми изгибами вилась река, блестя на перекатах на солнце. Кое-где реку перечеркивали ниточки лав – мостков в две доски, установленных на козлах. За поймой поднимались высоченные тополя, укрывавшие небольшую деревню Рахманово. На угоре за купой деревьев проглядывала большая белая церковь Старого Села. Там начиналось Бородинское поле. За долиной были видны далекие голубеющие леса. За небольшим оврагом располагалась березовая роща - основное место нашего пребывания вне занятий.

     Рядом с нашим лагерем располагалась столовая, где нас кормили три раза в день. Кормили неплохо, но, учитывая наш возраст и постоянное пребывание на свежем воздухе, мы постоянно испытывали голод.

Геодезия, наш руководитель А. В. Гедымин

     Практика наша заключалась в разбивке геодезического полигона, работах с теодолитом и нивелиром, а также в мензульной съемке небольшого участка местности. Нас разделили на бригады по пять человек. В нашу бригаду входили Миша Анучин, Женя Рудич, Саша Берестнев, Женя Федюкина и я. Миша, Женя и Саша должны были ехать в экспедиции, поэтому мы работали от рассвета до заката, чтобы сдать досрочно зачет. Нашим руководителем был Андрей Войцехович Гедымин – очень опытный и доброжелательный преподаватель с чувством юмора.

     Нам он казался пожилым, тем более, что у него было немного перекошено лицо. Как я узнал позже, это было следствием инсульта, который случился, когда в 37 году у него неожиданно забрали отца и брата. Но он превосходно играл на гитаре, пел бардовские песни, что тогда было редкостью. Он часто с гитарой посещал наши вечерние посиделки у костра. Многие студентки вздыхали о нем.

     Спать в Красновидово приходилось урывками после обеда или в дождь. Мы выходили на геодезические работы рано утром по росе. В это время лучше всего работать с геодезическими приборами. Правда, в работу вклинивались незапланированные перерывы. Недалеко от нашего полигона находился женский пляж, куда мужчинам вход был запрещен, и где девушки совершали утренний туалет. В это время все геодезические приборы не только нашей бригады устремлялись в одном направлении. Хотя изображение было перевернутое, но увеличение достаточное, чтобы рассмотреть все подробности. Не отрываясь от работы, мы по очереди бегали завтракать и до обеда вкалывали вовсю. После обеда обрабатывали материал, полученный за первую половину дня.

     После ужина смывались в березовую рощу, где у каждой компании была своя излюбленная полянка. Разводили костер, пели, говорили о чем-то. Иногда, но довольно редко, бегали в соседнее село Аксаново за спиртным. Нам было весело даже без подогрева. Парочки иногда уединялись в ближайших кустах, потом снова возвращались к костру. Временами к нам присоединялись преподаватели, в особенности Гедымин. Просиживали до рассвета, а там ползком, чтобы не заметил дежурный преподаватель, забирались в палатку или шли сразу на полигон.

Вспомним, вспомним, как рыбалили

В золотые вечера,

Потенотили, русалили

От заката до утра.

И пускай, пусть нам завидуют

Спозаранку стар и мал.

Тот, кто не был в Красновидово,

Очень много потерял.

 

Похороны Потенота

     В конце практики мы нашли маленького галчонка, выпавшего из гнезда. Мы назвали его по имени известного геодезиста Потенотом. Он прыгал по палатке и ставил везде точки. Мы дружно воспитывали его, копали ему червей. Учили разговаривать. Спрашивают у галчонка – «Кто Муратов?» «Херр», – отвечает он. Но, к сожалению, мы его не уберегли. Галчонок сдох, его положили в ящик из-под теодолита. Выкопали могилу, и похоронная процессия направилась из лагеря. Впереди вышагивал почетный караул с муляжами винтовок. За ним шел Витя Тихомиров, облечённый в какую-то циновку, со свечей в руке. Дальше на полотенцах несли ящик. Дальше следовали неутешные студенты. У могилы был, как полагается, митинг. Тихомиров произнес проповедь на тарабарском языке. Нефедьев сказал: «С Потенотом умерло все, что меня связывало с геодезией». Ящик опускают в могилу. «На колени!» – рявкнул Тихомиров и даже случайные зрители опустились на колени.

     Практика закончилась. В березовой роще развели общий большой костер. Некоторые смельчаки стали прыгать через него. Вдруг над костром столкнулись Юра Эйдинов и Сережа Потайчук. Эйдинов упал задом в костер, а Сергей - наоборот и обжег самое чувствительное место. В медсанчасти молоденькая медсестра, смущаясь и краснея, помазала и перебинтовала пострадавшее место. А наутро весь лагерь, в особенности девушки, интересовались здоровьем Потайчука.

Снова в аудитории

     После небольшого отдыха начались занятия на втором курсе все на том же четвертом этаже. Нас распредели по группам. Я попал в группу физико-географов. Это была в основном женская группа. Из парней были только Игорь Олейников и я. Начались лекции. Большей частью они были опять общекурсовыми, только на практические занятия нас разбивали по группам. На втором курсе лекции были посвящены основным географическим дисциплинам: геоморфологии, гидрологии, метеорологии, ботанической географии, географии почв.  Произошли изменения и в политических дисциплинах. Ненавистные основы марксизма-ленинизма, которые сводились к догматическому пересказу «Краткого курса истории партии», вместо злой Акиндиновой стала вести Зоя Петровна Игумнова – супруга одного из виднейших деятелей государства В.В. Кузнецова. Она подчеркивала свое пролетарское происхождение, взяла с нами псевдодемократический тон. Вместо нудного пересказа указанной книги могла на лекции беседовать с нами о нуждах и трудностях студентов. Благодаря своему высокому положению, она могла в чем-то реально помочь. Во всяком случае, она смягчила наше резко негативное отношение к этой дисциплине.

     Большинство из нас старалось узнать как можно больше о своей науке. Много времени мы проводили в библиотеке, которая была расположена в актовом зале Казаковского здания Университета. Это был круглый зал, окаймленный дорическими колоннами с куполом, расписанным мифологическими сюжетами. У этого зала была изумительная акустика. Шепот, обращенный к соседке по столу, разносился по всему залу.

Курсовая

     Много времени отнимало написание курсовой работы. Я взял экзотическую тему «География Тибета» и штудировал книги на русском и английском языках по этому вопросу. В зимние каникулы я даже съездил в Ленинград. Где меня допустили до архивов экспедиций Пржевальского, Роборовского, Козлова. Хотя я впервые попал в Ленинград, города я практически не видел, так как пропадал все время в здании в Демидовом переулке. В процессе работы я нашел ссылку на книгу «Полезные ископаемые Тибета», изданную в Лондоне. Я стал искать эту книгу и с удивлением обнаружил ее в спецхране под грифом «секретно». Мне объяснили, что засекречена она, из-за сведений о стратегическом сырье дружественного Китая. А на то, что она издана в Лондоне, никто не обратил внимания.

Ученый Совет, защита М.А. Глазовской

     Как член Совета Научного студенческого общества я посещал заседания Ученого совета факультета, которые вел наш декан К.К. Марков. Заседания проходили в маленьком читальном зале НИИ географии на Никитской. Я забирался на последний ряд и с благоговением смотрел на седые и лысые затылки маститых профессоров. Тут еще сохранились представители дореволюционной университетской школы: Витвер И.А., Муравейский С.А., Орлов Б.П. Среди них выделялись старые боевые моряки: Зубов Н.Н. и Аполов Б.А., которые иногда могли отпустить соленые морские шуточки. Так на докладе Г.К. Тушинского Зубов задал вопрос: «Вы вводите термин "абляция". Ледник тает, он что аблядует?». От нашей кафедры присутствовал синклит из трех Николаев: Н.А. Солнцева, Н.А. Гвоздецкого, Н.И. Михайлова. Почти всегда присутствовал проректор К.А. Салищев. Позже мне пришлось ближе познакомиться с ними, а пока они были как далекие олимпийские боги. Изредка удостаивали своим посещением Совет академики И.П. Герасимов, В. Н. Сукачев, профессор Ю.А. Ливеровский.

     В одно из посещений Ученого Совета я присутствовал при защите докторской диссертации М.А. Глазовской. На кафедру поднялась высокая, стройная женщина в строгом черном платье с красивой прической из светлых волос. Я видел и слышал, как перешептывались сидящие передо мной старые моряки, известные ценители женской красоты. Мария Альфредовна сделала очень краткий и четкий доклад об особенностях природы высокогорий Тянь-Шаня. Он был выслушан с большим вниманием, что не часто случалось на этом сборище. Много было вопросов и четких ответов. Все стало ясно, и уже оппонентов никто не слушал. Естественно, что диссертацию приняли единогласно.

Студенческие праздники

     Я тоже защитил свою курсовую работу и сдал зачеты и экзамены. Даже ухитрился получить пять по ОМЛ. Практически свободного времени за учебный год не было. По воскресеньям ходили в походы пешком или на лыжах. Один раз в районе Лосиного острова случайно забрели в самую середину воинской части, и нас долго держали в кутузке, проверяя, не шпионы ли мы, но потом отпустили. Собирались мы небольшими компаниями на дни рождения и другие события. Но особенно отмечали мы пролетарские праздники 7 ноября и 1 мая. Рано утром мы собирались на площади Восстания. Здесь наши партийные руководители распределяли нас по шеренгам, выдавали лозунги или портреты вождей. Построившись, мы пересекали первую цепь оцепления и вливались в бесконечную череду колонн Краснопресненского района. Медленно двигались по улице Герцена, где на каждом шагу стояли лотки со спиртным в розлив и закуской.  Из репродукторов и из рядов колонн гремела бодрая музыка, звучали песни. К Манежной площади мы подходили веселенькие. Там еще раз проверяли, не затесались ли чужие в наши ряды, устанавливали равнение. Мы вливаемся на Красную площадь. Идем форсированным маршем между рядами дюжих парней в штатском. Репродуктор выкрикивает лозунги. После чего мы должны истошно кричать «Ура!». Вот и мавзолей. На трибуне стоят соратники вождя и приветственно машут, но самого вождя народов не видно. Видимо, он уже отдыхает. Быстро проносимся мимо мавзолея, поворачиваем на Васильевский спуск и выходим на набережную, где нас ждут машины, куда мы сдаем реквизит. Дальше топаем до метро Кропоткинская и разбегаемся. Мне, чтобы попасть домой, нужно пройти 6–7 цепей оцепления, предъявляя паспорт с пропиской.

      Вечером студенты факультета собираются возле гипсового памятника Ломоносову на Моховой. Центром этого сборища были фронтовики Борис Беклешов и Юрий Симонов. Симонов под общее одобрение танцует «Лапти». Потом поем гимн геофака. Вся орава отправляется на Красную площадь, переполненную народом. Обычно беремся за руки, образуя цепь в 200–300 человек, зигзагами углубляемся в толпу, разъединяя парочки. Собираемся тесной группой, кричим "ура" и поем, поем до хрипоты. Потом провожаем Беклешова до Садового кольца и рассасываемся. Все это было каким-то психологическим цементом, неформально сплачивающим коллектив.

Снова в Красновидово

     Так прошли оба семестра, сессии. Снова учебная практика в Красновидово. Теперь мы на правах стариков. Нам уже знакомы все уголки березовой рощи, излучины реки Москвы, магазины в Аксанове. Теперь у нас практики по специальностям, которые мы изучали зимой. Практики меняются с калейдоскопической быстротой. Два дня на лекции на свежем воздухе, три дня на самостоятельное изучение объекта и написание отчета, и день на зачет.

     Первая практика была по геоморфологии. Мы изучали рельеф и четвертичные отложения окрестностей Красновидова. Вся практика проходила на бегу: объекты изучения располагались далеко друг от друга, а никакого транспорта, кроме собственных ног, у нас не было. Вел ее только что окончивший ассистент Саша Дрябезгов. Он стремительной походкой  летит впереди и бросает на ходу реплики о характере рельефа. Борода его развевается по ветру. За ним бегут запыхавшиеся студенты, пытаясь вникнуть и записать его замечания. Только около обнажения можно перевести дух и снова вперед. Но тем не менее, мы хорошо усвоили преподносимый материал.

     Вторая практика была по метеорологии. Мы должны были тщательно четыре раза в сутки снимать показания метеорологических приборов, писать журналы наблюдений. Вела ее у нас очень строгая и скрупулезная преподавательница Щукина, которая жучила нас за малейшую небрежность и помарку.

     Практику по гидрологии вел у нас профессор "3 Б" – Борис Борисович Богословский, относительно молодой, высокий и интересный мужчина. Овладевать основами этой науки мы были должны, не вылезая из реки. Девушки наши заметно реагировали на преподавателя. Одни, как Ира Мамай лезли в воду, не снимая платьев, другие как Нина Говорова были в самых откровенных купальниках. Неделю мы осваивали на метровой глубине вертушки, батометры, брали расходы воды и овладевали другими премудростями этой науки.

     Потом была практика по геоботанике. Одна из самых трудных. Мы должны были научиться определять доминантные виды растений и знать их русские и латинские наименования. Последнее давалось с трудом. Мы пытались установить мнемонические ассоциации. Кукушкин лен – Polytrichum commune -  Поллитра на коммуну. Сныть – Aegopodium podagraria - у бабы-яги подагра. Вел эту практику пожилой, очень интеллигентный профессор Прозоровский. Весьма оригинально проходил зачет. По лесной тропинке, не торопясь, идет профессор в шляпе и очках. За ним тянется вереница студентов. Профессор наклоняется, срывает травку и протягивает ее студенту. Тот должен немедленно назвать ее по латыни. После трех удачных попаданий студент может идти  в лагерь, а его место занимает другой. Так пока не пройдут все. Ботаника шла хорошо, тем более, что помогал Сергей Иконников, который еще в школьные годы отлично знал флору Подмосковья.

     Практику по почвоведению вел превосходный специалист и педагог Николай Николаевич Розов. Очень вежливый и интеллигентный, он, несмотря на летнее время, был в темном костюме и в ботинках с калошами. Всем студентам он говорил Вы и обращался с ними как с равными коллегами по профессии. Он очень увлекался описанием почв и объяснением происхождения свойств почв. Его интересно было слушать. Мы с ним обошли лес, поле, пойму. Наконец очередь дошла до болота. Перед болотом Н.Н снимает калоши, ботинки, носки, засучивает брюки и храбро шагает в болото. Нам осталось последовать его примеру. Зачет ему сдавали также в поле у выкопанных нами контрольных шурфов.

Последней была, присущая только нашей группе, ландшафтная практика. Ее проводил Николай Адольфович Солнцев. Николай Адольфович (его настоящая фамилия Эльбе) был скрупулезным и очень увлеченным исследователем. Я никогда после не встречал человека, который мог так хорошо понимать и объяснять окружающую его природу. Под его руководством мы обследовали окрестности Красновидова: долину реки Исконы с ее известняковыми берегами, Романцевские дубравы со столетними деревьями, Бодниниские леса и болота. Николай Адольфович всегда шагал впереди. У каждого интересного объекта останавливался и вел с нами беседы, задавал вопросы, учил понимать нас книгу природы. Практика должна была продолжиться по всей Московской области, но машина довезла нас до Боровских сосновых лесов и вышла из строя. Пришлось нам выбираться оттуда на автобусах и электричке.

В Таманской дивизии

     Девушки остались в Крыму, а нам с Олейниковым нужно было спешить на военные сборы. Не успев отдохнуть с дороги, мы явились на военную кафедру, где собралась мужская часть нашего курса. Под руководством нашего наставника полковника Блинова нас транспортировали в Алабино в расположение Гвардейской Таманской дивизии и включили в отдельный зенитно-артиллерийский дивизион (ОЗАД). Это подразделение было замечательно тем, что во время праздников обеспечивает салют.

     В части у нас отобрали нашу верхнюю одежду и выдали нам ХББУ 3, то есть обмундирование, отслужившее три положенных срока. Галифе и гимнастерки  имели заплату на заплате и разъезжались при каждом резком движении. Разместили нас в палатках, где сквозь дыры мы могли смотреть на звезды, а во время дождя принимать душ. Нас спасали только солдатские шинели, которые были вытерты, но еще сохраняли крепость. Муштровали нас, как новобранцев. В сортир водили строем. Также ходили в столовую. В случае строевых нарушений могли гонять вокруг сортира или столовой. Кормили в основном не вымоченной соленой треской с перловой кашей. На обед давали бурду, в которой плавали волоконца мяса или кусочки свиной кожи. Кроме полковника Блинова к нам прикрепили местного лейтенанта и несколько сержантов–срочников. Те пытались измываться над нами. Как одни из них выражался: «Здесь не нуверситет, здесь думать надо». Но наши фронтовики поговорили с самыми ретивыми из них, и те стали более или менее приемлемыми. 

     Думать как раз и не надо было. В основном с нами отрабатывали строевую подготовку, что у большинства из нас никак не получалось. «Ходить так, чтобы яйца шелестели» – кричал наш лейтенант на плацу. Важным элементом строя считалась строевая песня. В дивизионе даже был свой гимн.

Если враг прилетит к нам непрошеный,

Мы зенитным, ураганным огнем

Злую птицу, коварного коршуна

В небесах непременно собьем.

                                                    Но нам нравилась другая песня:

С деревьев листья облетели,

Наверно осень подошла.

Ребят всех в армию забрали,

Настала очередь моя.

И так далее.

     Однажды капитан-помполит дивизиона услышал наши вокальные упражнения. Он выстроил нас на плацу. «Кто запевал: "Сидел в тюрьме четыре года?"- заорал он. Ему объяснили, что такой песни в нашем репертуаре нет. «Бросьте мне п**** в лапти обувать», и дальше полился сплошной мат с некоторыми словами связками. Нам пришлось обратиться к своему дядьке - полковнику Блинову. Больше мы этого помполита не видели. Еще до этого инцидента он проводил с нами занятия политграмотой. Вот цитата из его выступления: «Советскому солдату есть что защищать. У нас с одной стороны – белый медведь, с другой - тигр, так что есть, кого защищать».

     Много времени посвящалось разборке и чистке оружия. Но это были трехлинейные винтовки образца 1898 года. Наконец нам выделили старую списанную 87-миллиметровую зенитную пушку и разрешили ее доламывать. Однажды с ней произошел следующий случай. Полковник написал диспозицию о движении вражеских (американских) самолетов, а мы должны были наводить пушку, заряжать ее пустой гильзой и имитировать выстрелы. По очереди мы исполняли обязанности наводчиков, заряжающих и командиров орудия (стреляющих). Орудие не может крутиться бесконечно. Два полных оборота и червяк упирается в стопор. На этот раз роль наводчика по азимуту досталась Андрею (Дрюле) Фомичеву - крупному, сильному, но не очень собранному парню. Полковник, глядя в свою диспозицию, командует: «Два самолета Б-52 летят на нас, курс 80, высота 1000». Дрюля усердно крутит колесо азимута, но вдруг оно упирается в стопор. «Заело», – докладывает Дрюля. «Крути, мать твою», – кричит сержант. Дрюля упирается, и червяк со свистом вылетает из станины орудия, оно начинает крутиться само по себе. «Доложи», – говорят Дрюле. Вместо того, чтобы обратиться по всей форме, он подходит к полковнику сзади и тянет его за рукав. «Что тебе Фомичев?» – спрашивает полковник. Фомичев подносит руку к пилотке: «Товарищ полковник, я пушку сломал». Тут все студенты и таманцы падают на землю от смеха, а полковник багровеет и разражается такой непереводимой цитатой, хотя ранее всегда придерживался правильного русского языка. Пушку починили и подарили нам на кафедру.

     Интересно, что за несколько дней мы приобрели казарменную психологию. Все мы существовали на факультете в женском коллективе и привыкли не обращать на наших девушек внимания. А тут за время учений мы вышли за пределы части и увидели простых подмосковных девушек. Это вызвало бурную реакцию и обсуждение их сексуальных достоинств. Кроме того, на факультете не было принято выражаться нецензурно, а здесь мат стал основой нашего общения. 

     Так пролетел месяц солдатчины. Мне в дальнейшем приходилось общаться с офицерами и солдатами в различных гарнизонах, но такого солдафонства и тупоумия как в Таманской дивизии, больше не приходилось встречать. Наконец, нам выдали нашу гражданскую одежду. Полковник отобрал несколько человек для сопровождения подаренной пушки на кафедру. Мы с трудом перевели пушку из боевого положения в походное, прицепили пушку к грузовику. Сами забрались в кузов, полковник сел в кабинку, и поехали по Киевскому шоссе. Вдруг в районе Внукова пушка самопроизвольно перешла из походного положения в боевое, и ее ствол направился в сторону зеленого забора, где находились дачи начальства. Мы дружно и бестолково пытались придать ей надлежащее положение. В это время появилось насколько волг. Из них вышли люди в штатском и с оружием в руках направились к нам. Инцидент скоро разъяснился, и с помощью этих парней нам удалось перевести пушку в надлежащее положение и дальше благополучно доставить на военную кафедру.

Третий курс

     Каникул в этом году практически не было. Начался учебный год. Под влиянием обаяния Николая Павловича Лебедева я и Женя Панкова перешли в группу географов почв. Чтобы не лишится стипендии, нужно было досдать разницу за прошедший курс: количественный и качественный химический анализ. С качественным я справился быстро, а количественный у меня не шел. Я все недотитровывал или перетировывал. Поэтому пришлось сдавать в дальнейшем за две кафедры, хотя разница была невелика: один экзамен и два зачета. Вообще я ходил на лекции, которые мне были интересны. Так с ботаниками я слушал лекции академика В.Н. Сукачева. Те лекции, которые пропускал, наверстывал по литературе или по конспектам девушек.

     В то время в нашем обучении существовало четыре направления. Первое классическая физическая и экономическая география материков, и в особенности нашей страны. Это направление сводилось к описанию природы и экономики отельных регионов. В основном мы должны были запоминать многочисленные сведения о нашей планете. Некоторые преподаватели читали с увлечением и увлекали за собой студенческую аудиторию. Иногда прибегали к поэтическим метафорам. Так лекция о Скандинавии начиналась словами: «Там, где море у скал, Там, где скалы у моря». Ассами в этом деле были Евгения Николаевна Лукашова, Людмила Алексеевна Михайлова, Всеволод Александрович Анучин, Исаак Моисеич Майергойз.  Другие преподаватели читали часто казенно и скучно, пересказывая учебники.

     Нужно отметить, что в пятидесятые годы заканчивалась эпоха географических открытий. Аэрофотосъемка позволила заглянуть во все укромные уголки континентов. Так в это время в Васюганье были открыты поселения староверов, не известные даже местным властям. На земле Франца Иосифа была обнаружена большая база немецких подводных лодок, не известная в войну и оставленная немцами в 1945 году. Такие же открытия были сделаны и на других континентах.

     Другое направление обучения не только констатировало явления, происходящие на поверхности земного шара, но и пыталось их объяснить. Его представители разрабатывали теории развития компонентов  окружающей нас природной среды. Но в отличие от физиков у географов не применялся математический аппарат, не было построено четких моделей. Их умозаключения носили характер гипотез, часто противоречащих у различных авторов. Эти противоречия сбивали студентов с толку, но вместе с тем развивали мышление ученого. В этом отношении был показательным курс нашего декана К.К. Маркова – палеогеография, который состоял из изложения таких гипотез.

     Очень интересным  был курс академика Владимира Николаевича Сукачева – биоценология, который трактовал о развитии растительных сообществ и взаимоотношении растительных организмов внутри них. В.Н. читал небольшой группе геоботаников, к которой присоединился и я, в крохотной комнатке на кафедре. Говорил он негромко, сухо, но часто вступал в диалог с нами, стараясь понять, что мы усвоили. Как-то он показал нам диплом с двуглавым орлом, где золотыми буквами было написано: «Его Императорского  Величества академик В.Н. Сукачев». Говорили, что в молодости он водил на ботанические экскурсии фрейлин Двора. Один из известных поэтов начала двадцатого века написал:

Пасторальную дигрессию,

А по-русски скотобой,

Триумфальная процессия

Оставляет за собой.

     В наше время В.Н. был невысоким, седым пожилым человеком со слуховым аппаратом,  с очень умными, внимательными глазами, которые часто останавливались на хорошеньких студентках, в особенности на Марине Садовниковой, имевшей превосходную фигуру. Сукачев был единственным не репрессированным ученым, который открыто выступал против Лысенко. В своих лекциях он нам разъяснял вред и пагубность лысенковщины в науке.

     Еще одним направлением было преобразовательное. В то время жупелом был «Сталинский план преобразования природы». Строились гидроэлектростанции на Волге, тянулись лесополосы от Кавказа до Урала, каналы соединяли реки и моря. Создавались большие ирригационные системы в Средней Азии, железные дороги на Севере и Сибири. Все это делалось благодаря использованию рабского труда миллионов заключенных и потом приводило к отрицательным результатам. Затоплены наиболее плодородные пойменные земли Средней России. В Средней Азии большие площади заняло вторичное засоление. Часть лесополос посохло. Так и осталась недостроена и брошена железная дорога Салехард-Норильск. Но тогда этот план воспринимался с пафосом и преподносился студентам, как сверхзадача. Адептом этого направления был профессор Юлиан Глебович Саушкин. Всегда отлично одетый, с красиво подстриженной рыжей бородкой он читал лекции с артистическим блеском, поднимая голос до высоких нот. Его лекции, часто малосодержательные, очень нравились большинству студенток.

     Еще одно направление обучения состояло в обучении нас методикам  полевых описаний, обработки материала, производства химических анализов и других полезных вещей, которые могли бы  пригодиться впоследствии в работе.  Этому особенно хорошо и четко нас обучали Н.П. Лебедев и Н.Н Розов.

Новое здание строится

     Кроме лекций и занятий нас периодически гоняли, особенно весной, на стройку нового здания МГУ. Строили его в основном заключенные. Для них был построен концлагерь «Раменки–2», окруженный колючей проволокой. Мы не соприкасались с ними. Только видели, как их под конвоем гоняли с работы и на работу. Ходит легенда, что один из наиболее рьяных конвоиров был замурован в бетон.

     В наши задачи входила обычно уборка строительного мусора. Однажды нас поставили перетаскивать бетонные блоки, которые мы могли поднять только  восьмером на ломах. Мы корячились целый день. В конце подошел прораб, изматерил нас, подогнал кран и за десять минут уложил все обратно. Зато после субботника можно было подняться на стройку. Первый раз мы поднялись, когда здание доросло до 20 этажа. Там еще не было стен. Только стояли гигантские тавровые балки, свистел ветер и внизу была видна Москва.

     Второй раз мы проникли на стройку, когда здание внешне было окончено, и велись отделочные работы. Нам удалось влезть в не вставленное еще окно первого этажа общежития. А дальше подъем по каким-то лестницам. Наконец, перебравшись по доскам через бездонную щель, мы проникли в главный корпус и продолжили подъем. Узкая винтовая лестница в стене вывела нас к подножью шпиля. Далее лестница-стремянка вела к подножью семиметрового герба на площадку, где электрики устанавливали прожекторы. Мы вылезли на эту площадку, огороженную проволочными леерами. Уцепившись за эти леера и прижавшись к нижней части герба, мы смогли осмотреться вокруг. Дул холодный, пронзительный ветер, и верхушка шпиля заметно покачивалась. Такое ощущение, что находишься на мачте громадного корабля, а далеко внизу видна панорама Москвы, маленькая как спичечный коробок белая церковь попа Воробья и подмосковные поля и леса. Тогда местность за Воробьевыми горами была ещё не застроена. Кружится голова. Электрики вежливо, но настойчиво спроваживают нас. Мы бежим вниз по бесконечным лестницам. Свет–тень, свет–тень, а конца все нет, как в кошмарном сне. Наконец добираемся до первого этажа и выходим на улицу. Гигантский герб, у подножья которого мы стояли, кажется небольшим. Людей у его подножья не возможно различить. Больше мне никогда не удавалось подниматься на эту высшую точку здания МГУ.

Смерть вождя

     В начале марта 1953 г. было объявлено о болезни, а потом о смерти Вождя народов. Эта была неожиданная весть. Ничто не предвещало его кончину. На 19 съезде партии он выступил с короткой речью, и его можно было разглядеть на крошечном экране телевизора КВН. Весть о смерти вождя всколыхнула всю Москву. Все вышли на улицу, а когда объявили о прощании с вождем в Колонном зале Дома Союзов, народ ринулся в центр, чтобы попрощаться с ним или поглазеть на мертвого «бога». Но центр был оцеплен. На въезде в центр с бульварного кольца стояли мощные военные грузовики и многочисленные солдаты и милиционеры.

     Пронесся слух, что пускать на прощание к вождю будут по Неглинной. Мы – группа студентов географов - пошли по Бульварному кольцу и вышли на Петровский бульвар. Сам бульвар, мостовая были забиты народом. Все двигались по направлению к Трубной площади. А она была уже вся переполнена толпой. Со стороны Рождественского бульвара  двигался такой же поток. На площади, судя по головам, происходили какие-то круговые движения толпы. Раздавались крики о помощи. Но движения в сторону центра не было видно. Мы повернули обратно. Мне по моему паспорту с центральной пропиской удалось попасть на Пушкинскую улицу у пересечения со Столешниковым переулком. Я предъявил паспорт, выбрался на пустынную Тверскую и ушел домой. Так и не состоялось мое прощание с вождем, о чем я не жалею.      

     В день похорон Вождя мы собрались в нашей 57 аудитории на факультете. Город по-прежнему был разгорожен оцеплением. Народу собралось немного. В аудитории установили динамик, и мы, молча и стоя, слушали репортаж с близкой Красной площади. Некоторые девушки тихо плакали. А за окнами с криками «Ура!» и «Даешь!» через заборы и по крышам прорывались к Красной площади какие-то мужики и пацаны. Их безуспешно пытались остановить менты. Когда церемония похорон была закончена, парторг сказал дежурную речь, и мы разошлись.

     Мы еще тогда не понимали, что со смертью вождя заканчивается героическая, но кровавая эпоха в жизни нашей страны. Мы продолжали жить под колпаком многочисленных осведомителей и под угрозой за неосторожно сказанное слово угодить далеко–далеко.

На Воробьевых горах

     В Москве ждали большие перемены. Уже месяц как функционировало новое здание университета на Воробьевых горах. Пока пустили только главный корпус и корпуса химического и физического факультетов. Остальные здания были в строительных лесах. Вокруг стройки расстилались поля и рощи. С каким-то внутренним волнением приближались мы  к этой громаде с ее сверкающим на солнце шпилем, с гигантскими циферблатами часов, барометров и термометров на башнях. Вошли через непривычные вращающиеся двери в роскошный вестибюль, поднялись на скоростном лифте на 18 этаж.

     Географическому факультету выделили верхнюю часть высотного здания – зоны «А» - с 17 по 22 этажи. Наша кафедра вместо одного стола в тесной 63 комнате получила пять просторных комнат на 20 этаже и большую лабораторию на 22-ом. Просторные светлые рекреации были увешены картинами известных художников. На долю нашего двадцатого этажа достались чудесные пейзажи Ромадина. Две большие аудитории: двусветная - 1807 и громадная – 2109, которая могла вместить весь факультет, а также множество других аудиторий, тематических кабинетов ждали нас для занятий.

     К главному зданию примыкали 18-ти этажные крылья, где располагались общежития. Каждый студент получил небольшую, но отдельную келью. На две комнаты были персональные туалет и душ. Это после комнат на 20 человек на Стромынке! Географов расселили также на верхних этажах общежития. Можно было не спускаться вниз, а через переход на 13 этаже главного здания проникнуть на 18 этаж общежития. В первые годы университетские моралисты поселили всех парней в западном крыле (зоне «В»), а девушек в восточном (зоне «Б»). Сколько анекдотов породило это созвучие – зона Б!

     На самом же деле эта зона в первые годы напоминала женский монастырь. Входы на этажи охраняли бдительные бабульки, и даже мужу к своей законной жене было очень трудно пробраться. Студентами была разработана методика проникновения в женское общежитие. Собиралась большая группа однокурсников. Бросали жребий, кому идти первыми. Эта группа стремительно неслась по переходу. Бдительные бабульки вцеплялись в первых двух, а остальные рассыпались по комнатам, где действовали соответственно своим способностям.

     Под общежитиями располагались большие светлые столовые, где обед стоил копейки, а на столах лежал нарезанный хлеб и салат из капусты. Можно было за пятачок взять стакан чая и вдоволь наесться хлебом и капустой. Правда, у нас, возвратившихся из экспедиций и получавших полевые, безводные, энцефалитные надбавки, деньги водились, и мы позволяли себе расслабляться в отдельных номерах своих общежитских товарищей.

     Началась новая жизнь. «Ведь это, товарищи, коммунизм!» – воскликнула восторженная Ира Мамай на одном из комсомольских собраний. Комсомольские собрания собирались регулярно, но активно в них участвовал только небольшой комсомольский актив. Остальной пассив отсиживал положенное время. Исключение представляли собрания, где обсуждался чей-либо моральный облик. Первое же собрание в аудитории 2109 разбирало аморальное поведение нашей сокурсницы. Эта девушка вернулась из экспедиции на Полярный Урал, где ей пришлось жить в одной палатке со своим начальником - известным гляциологом, к тому же интересным мужчиной, играющим на гитаре и поющим. Случилось то, что неизбежно должно было случиться. Экспедиция кончилась. Гляциолог вернулся в семью, а девушка в общежитие. Казалось, это ее личная трагедия. Но одна дама из экспедиции, бывшая любовница начальника настучала на Иру в партбюро факультета, а оно поручило нашему комсомольскому начальству разобраться в этом деле. И вот всенародно поставили её бедную на трибуну. «Давай все подробности. Все как есть». Особенно неистовствовали «синие чулки», которые клеймили особу, запятнавшую девичью честь. Мальчишки резонно возражали, что основная вина лежит не на ней, а на начальнике. Комсомольский актив настоял на строгом выговоре, который был проголосован незначительным большинством голосов.

Наша кафедра

     На нашей кафедре появился новый профессор Мария Альфредовна Глазовская. Она читала нам курс «География почв зарубежных стран». Поражала ее увлеченность предметом, потрясающая эрудиция и личное обаяние. Во время чтения курса мы обратили внимание, что ее фигура начала изменяться. Сразу после экзаменов, которые мы ей сдавали, ее увезли в родильный дом. Там появился на свет Андрей Глазовский.

     По-прежнему душой кафедры оставался Николай Павлович Лебедев. Он получил в свое распоряжение отдельную комнату. Его можно было застать там постоянно, за исключением только глубокой ночи. Там же постоянно толпились студенты разных курсов.

Инцидент с Родоманом

     Непредвиденные обстоятельства возникли с курсовой работой Бориса Родомана. Его работа была посвящена теории районирования и впоследствии была переведена на многие языки мира. Она была основой его кандидатской и докторской диссертаций. Он действительно открыл новое в науке. Увлекшись своей работой, Борис перестал посещать занятия и даже проигнорировал сессию. Деканат отдал приказ о его отчислении. Он не прореагировал на это. Кроме того, у него начался аппендицит, и он превозмогал его. Наконец работа была закончена. Бориса с острым перитонитом отправили в институт Склифасовского, а его работу я отвез домой к Н.Н. Баранскому, который переселился в профессорские башни нового здания МГУ. На другое утро я наблюдал такую картину. На скамейке в рекреации 18 этажа сидел Николай Николаевич и держал в руках работу Родомана. В деканат он не пошел, а вызвал к себе заместителя декана Веру  Ивановну Веденееву и сотрудников учебной части, которые почтительно столпились около его скамейки. «Вас из пулеметов надо расстреливать!» – гремел на весь этаж бас Николая Николаевича. При этом он потрясал папкой с работой Родомана. Естественно, что после выздоровления Родоман был восстановлен, сдал хвосты. Его работа была вскоре опубликована.

Перемены на факультете

     В это время и к нам начала проникать первая капель Хрущевской оттепели. Политические дисциплины читались уже не так истово и занудно. Нас пытались знакомить не только с марксисткой философией, но осторожно давали сведения и о других ее направлениях. К нам просачивалась информация о готовящемся разоблачении культа личности, вызывая бурные политические споры, чего раньше не было.

     Вместе с тем переход в новое здание ликвидировал студенческое дружество, покончил с романтикой в нашей среде. Все стало суше, казеннее. Изменился и состав студентов, поступающих на факультет. Учиться в этом здании стало престижно, и потянулась «золотая» молодежь. Значительно выросла отчужденность студентов и преподавателей. Новая эпоха требовала новых взаимоотношений.

Костеревские военные лагеря

     Четвертый курс был закончен. Наши девушки разъехались на производственную практику. А военнообязанным предстояло отслужить месяц и сдать офицерский экзамен. При воспоминании жизни в Таманской дивизии нас это беспокоило. Нас и геологов собрали на военной кафедре и отвезли на Курский вокзал, где в сопровождении полковника Блинова посадили в электричку. В Петушках нас ждали грузовики, которые отвезли всех в лагеря на берегу Клязьмы. Нас переодели в форму. На этот раз она была новая. Даже погоны нам выдали не солдатские, а курсантские. Нас поселили на нарах в палатках, но на этот раз палатки были новые и целые. Мы оказались в расположении дивизии ПВО полковника Германа. Дивизия была оснащена новейшей по тем временам военной техникой. На вооружении стояли радиолокационные станции дальнего обнаружения и орудийной наводки, электронные приборы управления огнем, сто миллиметровые пушки с электронными приводами. Почти все офицеры имели высшее техническое образование и относились к нам по братски. Солдаты также были подобраны из наиболее грамотных ребят, имеющих среднее образование и планирующих поступить в ВУЗы. Основные критерии оценки службы строились на степени овладения этой сложной техникой. Никакого солдафонства и шагистики в этой части не было. Даже в столовую ходили не строем, а толпой. Кормили тоже неплохо. Мы себя чувствовали  в этих условиях довольно комфортно.

     Мы изучали материальную часть. Хотя нам, не имеющим технической грамотности, многое оставалось непонятным. Очень впечатляли учебные стрельбы. Стреляли настоящими снарядами. Роль цели исполняли наши самолеты. Чтобы их не сбить применялась такая хитрость. Устанавливали два радиолокатора. Один засекал цель и вел ее, а второй, соединенный с первым, был направлен в зеркальную точку неба по отношению к цели. Со второго локатора данные поступали на орудия. На его же экране фиксировались разрывы снарядов, что позволяло судить о точности стрельбы. Вот орудийные обоймы заправлены, орудия готовы к бою. Слышен отдаленный гул самолетов. Очень важно выбрать момент начала стрельбы. Командир сосредоточился у экрана локатора, наблюдая за маневром самолетов. Вот он нажимает кнопку «Пуск». Пламя, грохот. От пороховых газов и поднявшейся пыли ничего не видно. Через пять секунд второй залп. Пока наблюдатель на втором локаторе не докладывает «Цель поражена». Тогда наступает, какая-то особенно звенящая тишина. Нужно сказать, что вскоре эти пушки сняли с вооружения и заменили ракетами класса «земля–воздух», но принципы зенитного огня, которым мы обучались в дивизии Германа, остались.

     Либеральность командования доходила до того, что по воскресеньям разрешали к нам приезжать девушкам. Полковник давал по случаю их приезда торжественный обед в офицерской столовой. В один из приездов произошел казусный случай. Утром мы купались в Клязьме. Естественно, что в военном лагере купальные костюмы были ни к чему. Вдруг какой-то майор с красной повязкой на рукаве начал качать права. Чтобы избежать лишних неприятностей, мы схватили одежду и смылись в кусты. Тут мы увидели грузовик, который привез девушек. Мы быстро оделись и побежали к палаткам. Вася Муратов  был у противоположного берега. Когда все успокоилось, Вася переплыл на этот берег, но ни нас, ни одежды не обнаружил. Кустами он подобрался к палаткам, но увидел там полно девушек. Бедному Васе не оставалось ничего, как забиться в самый густой куст и ждать. На его счастье этот куст выбрал студент Терешко для общения со своей девушкой. Когда он подошел к этому кусту оттуда раздался Васин шепот: «Отдай штаны». Терешко пришлось отдать галифе и остаться в одних трусах, а Вася добрался до палаток, где нашел свою одежду.

     Быстро прошла наша служба. После чего мы вернулись и сдавали экзамен на офицерское звание. Комиссия была либеральна. Мы откровенно списывали и читали по бумажке ответы. Главное было четко и ясно докладывать. Отметив конец службы, мы все разъехались в разные концы страны на производственные практики.

1950 год. На этой фотографии четверо из пятерых - фронтовики: Корнилов Г., Благоволин Н., Ширинов Н., (Куликов Ю. - не воевал) и Селиванов Е.

Фронтовик Николай Благоволин. Фото 1945 года.

1950 год. Иосиф Михайлов и фронтовик Михаил Анучин.

ЗАВТРА В ТРУДНЫЙ ПУТЬ!

Открытое письмо группы выпускников Московского государственного университета студентам - комсомольцам геологического и географического факультетов МГУ

Дорогие друзья!

Этим летом в экспедициях погибли три молодых геолога, три наших товарища. Замерз на Чукотке студент пятого курса географического факультета Миля Ицканов. При переправе через горную алтайскую реку утонула выпускница МГУ молодой талантливый геолог Владя Богатова. В низовьях реки Оби, под Салехардом, оборвалась жизнь одной из лучших наших студенток - комсомолки Лели Дульневой.

Мы глубоко скорбим об этой безвременной гибели. Но пишем мы .это письмо не для того только, чтобы почтить память любимых друзей. Нас мучит сознание того, что этой беды могло не быть.

Пробираясь в глухие, труднопроходимые места, геологи постоянно сталкиваются с опасностью и риском. Мы знаем, что внезапно может нагрянуть пурга, как это было с Милей на Чукотке, может споткнуться конь посреди горной реки, как было у Влади. Может обломиться лед, как обломился он под ногами Лели. Могут сказать: «Случай, стихия!». Но подумаем хорошенько: можно ли свести все к простой случайности? Не следует ли искать более глубоких причин и искать их не только там, на месте происшествия, но и здесь, в стенах университета, откуда выходят геологи?

Вот доказательство. В момент гибели Влади Богатовой, когда всадница вместе с лошадью упала в реку, студент Московского геолого-разведочного института, стоявший подле нее, буквально в нескольких шагах, как оказалось, не умеет плавать. И в те драгоценные секунды, пока Владя была еще рядом, пока река не понесла ее, он не сумел помочь. Геолог, путешественник, не умеющий плавать,— может ли быть что-либо более дикое и странное?

Подумайте, товарищи, какие тяжелые последствия несет неумение, неприспособленность к условиям походной жизни, каким горьким эхом отдаются упущения студенческих лет.

Мы сначала не собирались писать вам это письмо. Группа товарищей пришла на геологический факультет в комсомольское бюро и предложила созвать общее с географами комсомольское собрание. Давайте, товарищи, сказали они, разберем все, как было. Ведь и погибшие и почти все члены этих экспедиций либо выпускники, либо студенты МГУ.

Но секретарь комсомольского бюро Володя Кузьмин (мы говорили с ним) отказался от нашего предложения. Не хотим вдаваться в причины отказа. Может быть, комсомольским вожакам кажется, что нельзя на собрании ставить такой острый и жгучий вопрос, как гибель людей,— проще и легче поговорить в плановом порядке о «недостатках» в спортивной или какой-либо еще работе? Может быть, владеет боязнь, что кое-кто из первокурсников отшатнется, испугается своей профессии, узнав, какие опасности она таит? Не знаем. Но мы глубоко убеждены: в комсомольской работе нельзя прятать голову под крыло, как страус, стараясь не видеть неприятного.

Вот почему мы, сами недавние выпускники МГУ, сели за письмо к вам.

Первый вопрос, который нас волнует, касается подготовленности людей к предстоящему труду.

Мы утверждаем, что студент-геолог, не умеющий плавать, не одинок — много таких. Не умеют плавать, не умеют грести, ездить верхом, пользоваться рацией, управлять автомобилем, подниматься в горы. Как будто городской асфальт — единственная дорога, которой нам идти! Но ведь это не так — пас ждет суровая жизнь среди природы. И не только нас, геологов. Неизвестно, куда придется попасть врачу, чтобы оказать помощь страдающему человеку. Неизвестно, где, в каких условиях начнет свое строительство инженер.

Получаем мы такую закалку в университете? Нет. В спортивной работе упор делается на выращивание чемпионов и рекордсменов, на победы в соревнованиях. Великолепная спортивная база университета (свой альпинарий, бассейн, стадион, спортивные площадки) стала ареной борьбы сильнейших. А люди, которые не умеют, например, плавать, так и уходят из университета, не научившись. Это серьезная ошибка. Спорт превращается в самоцель, вместо того чтобы он служил задачам подготовки к будущей работе студента.

Вот почему мы считаем, что комсомольская организация должна выступить за изменение системы спортивных занятий в университете. Для геологов и географов, возможно, следует принять обязательный спортивный минимум, в который войдут верховая езда, альпинизм и другие виды физической культуры, необходимые в походных   условиях.

Мы хотим поднять и другой вопрос — об организации самих экспедиций. Приведем два отрывка из писем Лёли Дульневой, которые ясно характеризуют, как была организована, например, экспедиция на Оби (руководитель — заведующий кафедрой мерзлотоведения МГУ В. А. Кудрявцев).

«Почему-то в этом году переправа через Обь уже раза два-три превращалась в событие,— пишет Лёля.— Один раз, когда перевозили наших семь студенток со всем багажом, при сильном ветре и большой боковой волне заглох мотор на середине Оби, и лодку несколько раз захлестнуло волной. Второй раз мы вдвоем с Володей Баулиным путешествовали через Обь на маленькой лодке с подвесным мотором. Целый день промучились, чинивши его, пока не начался сильный ветер. Обратно шли по сплошным белым барашкам. В общем, дело кончилось тем, что лодку мы утопили».

В другом месте Леля пишет, что «из Москвы только после нас должны выслать снимки и карты, но и по сей день они где-то гуляют. Без них... делать решительно нечего».

Можно ли считать нормальным, если геологи, выехав в экспедицию, неделями ждут карт, снимков, снаряжения? Почему под рукой у геологов на Оби, крупнейшей реке, оказываются только какие-то утлые лодочки? Почему у нас до сих пор нет непромокаемого снаряжения?

Почему экспедиции выезжают так поздно, как выехала экспедиция МГУ на Обь,— в июле, к  концу летнего сезона? Поздний выезд прямо ведет к тому, что окончание работ протекает в тяжелых осенних условиях.

Могут сказать: но при чем тут мы, комсомольцы, разве это мы организуем экспедиции? В ответ мы напомним слова из Устава ВЛКСМ:

«Комсомольские организации активно осуществляют предоставленное партией право широкой инициативы в обсуждении и постановке перед соответствующими партийными организациями всех вопросов работы...»

Недостатки всплывают каждый раз особенно ярко после того, как все собираются из экспедиций в университете. Почему же, комсомольская организация не поднимает смело своего голоса против серьезных недостатков в организации экспедиций?

Возвращаясь домой,. мы обычно с шуткой говорим о своих злоключениях: «Перемахнул каким-то чудом реку», «Чуть не сорвался со скалы», «Хорошо, попалась встречная лодка».

Серьезных разговоров на эти темы у нас, как правило, не бывает, и среди геологической молодежи все больше прививается стиль бравады и молодечества, лихого «авось да небось». Способствует этому и университетская программа. В ней нет даже такого предметам как техника безопасности. Можно прямо сказать, мы живем по принципу «хорошо все, что хорошо  кончается»,  забываем, что может кончиться и плохо.

К чему это приводит, показывает случай на Алтае. Начальник партии В. Вуш (также выпускник МГУ), начав на лошадях переправу через горную реку, понадеялся на то, что раз брод обозначен на карте и раз он сам первый идет благополучно, за ним пройдут и остальные. Да мало ли, наконец, таких рек было уже пройдено...

Мы знаем Вилю как смелого человека. Мы учились с ним и были не раз вместе в экспедициях. Знаем, что в прошлом году он в трудных условиях спас девушку. Но на этот раз несчастный случай застал партию врасплох, и попытки спасти Владю не удались. Значит, к личной смелости надо всегда прибавлять трезвую оценку всех обстоятельств и бдительность. Вот что должен вырабатывать в себе каждый разведчик природы. Это мы сейчас очень хорошо понимаем, потому что сами не раз ощущали отсутствие в себе этих качеств.

В экспедиции, в походе особенное значение приобретают моральные качества людей. Иногда за сто километров поблизости нет жилья, и члены экспедиции живут лишь своей тесной, маленькой группкой. Вместе делят и труд, и опасности. Вот когда бесконечно дороги забота друг о друге, глубокое товарищеское чувство.

Мы не можем без волнения думать о Лёле Дульневой. Лёле пришлось идти одной с нагруженным рюкзаком по пойме. Что такое пойма, вы все представляете себе — это сплошь и рядом кочки, болота.

Нужно ли говорить о том, как опасно даже мужчину посылать в маршрут одного, не то, что девушку. Но так было сделано. Володя Баулин и Тимур Кирхгоф, которые отпустили Лёлю одну, оправдываются тем, что это было в последний день, они торопились, надо было срочно закончить работы. Но можно ли эгоизм и черствость объяснять недостатком времени?

Конечно, гибель Лели явилась следствием порочной практики одиночных маршрутов. Глубина озерка, в которое Лёля провалилась, была менее двух метров, а рост Лёли -157 сантиметров. Значит, если бы был с нею еще человек, он протянул ей хотя бы руку, хотя бы помог сбросить с себя этот 25-килограммовый рюкзак! Надо, чтобы поступок Володи Баулина получил суровое осуждение.

Много бывает у нас лекций о дружбе и товариществе, часто мы заглядываем в жизнь литературных образов, славим их или осуждаем. Не пора ли сосредоточить внимание на том, что происходит у нас самих?

После закончившихся экспедиций, после производственной практики у студентов обычно происходит обсуждение их отчетов. Проходят они чисто академически: был там-то, участвовал в том-то, собрал столько-то материалов. А что бы комсомольцам влить живую струю в эти обсуждения, начать горячий разговор о том, как было, как вели себя, какими людьми показали себя студенты! Поверьте, то/pварищи, это послужило бы моральной, крепкой закалкой.

Мы, геологи и географы, сознательно выбрали себе такую профессию, которая требует выносливости и мужества, чувства товарищества и высокой организованности. Большая роль в воспитании таких качеств принадлежит комсомолу.

Мы просим вас, дорогие друзья, обсудить "это письмо" в комсомольской организации университета.

Ждем ответа.

Р. S. Думаем, что работники Министерства геологии и охраны недр СССР и других организаций, ведущих геологические работы, а также Министерства высшего образования и Комитета по делам физкультуры и спорта не останутся равнодушными к вопросам, затронутым в нашем письме.

3. АЛЕШИНСКАЯ, старший лаборант кафедры общего землеведения МГУ, И. КИГАЙ, Ю. ЛАВРУШИН, А. КНИППЕР, М. СЕМИХАТОВ, младшие научные сотрудники Института геологических наук Академии наук СССР, С. ПОТАЙЧУК, младший научный сотрудник Всесоюзного научно-исследовательского института морского рыбного хозяйства н океанографии, Н. ПУЗЫРЕВСКИИ, геолог-геоморфолог Всесоюзного аэрологического треста Министерства геологии и охраны недр СССР, Н. ЛЕБЕДЕВА, старший лаборант кафедры геоморфологии географического факультета МГУ, А. ШМИДТ, младший научный сотрудник научно-исследовательского геологоразведоч­ного института золота, Ф. ЩЕРБАКОВ, аспирант Института океанологии Академии наук СССР.

выпуск 1955 г. Школа Юных Географов студенческие воспоминания Красновидово геофак 50-х гг.